Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился
у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда
девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю:
у Ляховского дочь,
у Половодова сестра,
у Веревкиных дочь,
у Бахаревых целых две… Вот извольте тут
разделить между ними одного жениха!..
— Да, да… Я понимаю, что вы заняты,
у вас
дела. Но ведь молодым людям отдых необходим. Не правда ли? — спрашивала Хиония Алексеевна, обращаясь к Марье Степановне. — Только я не советую вам записываться в Благородное собрание: скучища смертная и сплетни, а
у нас, в Общественном клубе, вы встретите целый букет красавиц. В нем недостает только Nadine… Ваши таланты, Nadine…
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки.
У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение по
делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом.
Дело в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком:
у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Разведки в Саянских горах живо унесли
у него последние сбережения, и он принужден был принять к себе в компанию Привалова, то есть вести
дело уже на приваловские капиталы.
Хиония Алексеевна в эти немногие
дни не только не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах
дня и ночи.
У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все это случилось.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли
у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что
у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему
делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки
дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где
у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое
дело…
— Да так… Куда ты с ними?
Дело твое холостое, дома присмотреть некому. Не больно вы любите молиться-то. А
у меня неугасимая горит, кануны старушки говорят.
— Тут все мое богатство… Все мои права, — с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. —
У меня все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу все обратно… Да. Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как
день. Конечно, я очень давно жду, но что же делать.
— В самом
деле, и
у меня главизна зело трещит после вчерашнего похмелья, — прибавил с своей стороны Виктор Васильич. — Nicolas, ты очищенную? А мне по части хересов. Да постойте, Привалов, я сам лучше распоряжусь! Ей-богу!
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по
делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос…
У вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить…
У меня
дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь на
днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая
у тебя душа-то… золотая… Хорошая ведь в тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное ты
дело затеваешь, небывалое… Вот я — скоро и помирать пора, а не пойму хорошенько…
— Я не понимаю, какая цель могла быть в таком случае
у Ляховского? Nicolas говорил, что в интересе опекунов иметь Тита Привалова налицо, иначе последует
раздел наследства, и конец опеке.
В течение трех
дней у Привалова из головы не выходила одна мысль, мысль о том, что Надя уехала на Шатровские заводы.
—
У нас всякое
дело так идет, — полузакрыв глаза и подчеркивая слова, проговорил Половодов.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке
у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке
у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом
дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
— И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом
у женщин и умеете с ними
дела водить, ну вам и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
После своего визита к Половодову Привалов хотел через
день отправиться к Ляховскому. Не побывав
у опекунов, ему неловко было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие
у вас там
дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— Девичье
дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли, не как в наше время. Ну,
у них уж все по-своему и выходит.
— Да по всему:
у вас просто сердце не лежит к заводскому
делу, а Костя в этом отношении фанатик. Он решительно и знать ничего не хочет, кроме заводского
дела.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к
делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть
у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
Он быстро нырнул под свой стол, вытащил оттуда пустой ящик из-под сигар, щелкнул по его
дну пальцем и с улыбкой доктора,
у которого только что умер пациент, произнес...
— Вы все сговорились пустить меня по миру! — неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. — Ведь
у тебя третьего
дня была новая метла! Я своими глазами видел… Была, была, была, была!..
Особенно это важно для меня:
у меня столько
дел, столько служащих, прислуги… да они по зернышку разнесут все, что я наживал годами.
— Отчего же не теперь? Может быть,
у вас
дела?
— А
у меня
дела, Сергей Александрыч, извините, пожалуйста, — говорил Ляховский, трусцой выбегая из комнаты.
— Вы извините papa,
у него действительно столько
дела, — жеманно проговорила Зося. — Вы что там смеетесь, Аника Панкратыч?
— Вам-то какое горе? Если я буду нищей,
у вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте говорить серьезно: мне надоели эти ваши «
дела». Конечно, не дурно быть богатым, но только не рабом своего богатства…
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный,
у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и
дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Ссориться с ними нам во всяком случае не приходится, потому что этим только затянем
дело; ведь бумаги все
у них в руках.
А
у девочек так глазки и разгорелись: ведь поняли, в чем
дело, без слов поняли.
— Ну, я не буду вам мешать, — торопливо заговорил Ляховский. —
У меня бездна
дел…
— Да кто
у нас знакомые:
у папы бывают золотопромышленники только по
делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим с мамой иногда; но там еще скучнее, чем
у нас. Я замечала, что вообще богатые люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
— Очень редко… Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится всегда тащить с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама
дня три дуется и все вздыхает. Зимой
у нас бывает бал… Только это совсем не то, что
у Ляховских. Я в прошлом году в первый раз была
у них на балу, — весело, прелесть! А
у нас больше купцы бывают и только пьют…
Придет Лука в кухню, подсядет к самому столу,
у которого командует Досифея, и терпеливо ждет, когда она несколькими жестами объяснит все
дело.
— Я думала, что
у тебя сидит доктор, — солгала Надежда Васильевна, не зная, как ей приступить к
делу.
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о
деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет
у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
Собственно, мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое
дело, и
у Хины потекли слюнки от одной мысли, что все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
Марья Степановна именно того и ждала, чтобы Привалов открылся ей, как на духу. Тогда она все извинила бы ему и все простила, но теперь другое
дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит,
у него совесть не чиста.
Через
день Привалов опять был
у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все время проговорил о
делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Я слышала, что Привалов нынче почти совсем не бывает
у Бахаревых, — проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть в тон равнодушия. — Вероятно,
дела по опеке отнимают
у него все свободное время. Мой Александр целые ночи просиживает за какими-то бумагами.
А
дело, кажется, было ясно как
день: несмотря на самую святую дружбу, несмотря на пансионские воспоминания и также на то, что в минуту жизни трудную Агриппина Филипьевна перехватывала
у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, — несмотря на все это, Агриппина Филипьевна держала Хионию Алексеевну в известной зависимости, хотя эта зависимость и выражалась в самой мягкой, дружеской форме.
«Эх, разве так
дела делают, — с тоской думал Nicolas, посасывая сигару. — Да дай-ка мне полсотни тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы… А вот извольте сговориться с субъектом,
у которого в голове засела мельница! Это настоящая болезнь, черт возьми…»
В светлый ноябрьский
день подъезжал Привалов к заветному приваловскому гнезду, и
у него задрожало сердце в груди, когда экипаж быстро начал подниматься на последнюю возвышенность, с которой открывался вид на весь завод.
— А слышал, что
дела у старика плохи?
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему, в таком
деле и выбора никакого не может быть, а ты… Нет,
у меня решительно не так устроена голова, чтобы понимать эту погоню за двумя зайцами.
Вечером в кабинете Бахарева шли горячие споры и рассуждения на всевозможные темы. Горничной пришлось заменить очень много выпитых бутылок вина новыми. Лица
у всех раскраснелись, глаза блестели. Все выходило так тепло и сердечно, как в
дни зеленой юности. Каждый высказывал свою мысль без всяких наружных прикрытий, а так, как она выливалась из головы.