Неточные совпадения
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я
не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался в контроль, в горный департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего
не знаем… Справьтесь где-нибудь в другом месте».
Его предки бежали из разоренных скитов на Урал,
где в течение целого столетия скитались по лесным дебрям и раскольничьим притонам, пока
не освоились совсем в Шатровских заводах.
Свою неудовлетворенную жажду деятельности Виктор Васильич с лихвой выкупал на поприще всевозможных художеств,
где он
не знал соперников.
Когда Марья Степановна посоветовала Привалову занять пока квартиру у m-me Заплатиной, он сейчас же согласился и даже
не спросил, сколько комнат ему отведут и
где эта квартира.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем
не стесняю и выдавать силой замуж
не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг.
Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
На дворе виднелось длинное бревенчатое здание с стеклянной крышей, —
не то оранжерея,
не то фотография или театр; тенистый садик из лип, черемух, акаций и сиреней выходил прямо к Узловке,
где мелькали и «китайские беседки в русском вкусе», и цветочные клумбы, и зеркальный шар, и даже небольшой фонтан с русалкой из белого мрамора.
— Ну,
не буду,
не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному.
Где эти кислые барышни заведутся, и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай, что душе угодно.
Не помню
где, но, кажется, в каком-то пустейшем французском романе я вычитал мысль, что нет ничего труднее, как установить правильные отношения между отцом и взрослой дочерью.
—
Не могу знать!.. А
где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если
не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»! Ну, скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как боров?
Темная визитка Лоскутова, покрытая кое-где пылью и пухом, и смятая сорочка свидетельствовали о вкусах своего хозяина, который, очевидно,
не переменил костюма с дороги.
— Конечно,
не на себя, Игнатий Львович, — деловым тоном отвечал немец. — Я — маленький человек, и вы и Александр Павлыч — все мы маленькие люди… А
где маленькие мухи запутываются в паутине, большие прорывают ее.
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она
не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами,
где…
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу,
где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они
не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
Надежда Васильевна,
не слушая болтовни Луки, торопливо шла уже в переднюю,
где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в узкие щели.
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить
не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А
где мамаша? Молится? Верочка, что же это вы так изменились? Уж
не хвораете ли, mon ange?..
Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока
не остановился на деревне Гарчиках,
где заарендовал место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
Ни березовой рощи, ни камня, ни пня давно уже
не было и в помине, а
где стояло урочище Сухой Пал — каждая сторона доказывала в свою пользу.
Но он
не ограничивался одной Зосей, а бежал так же стремительно в нижний этаж,
где жили пани Марина и Давид. Конечно, пани Марина очень любила русскую водку, но она
не забыла еще, как танцевала с крутоусым Сангушко, и знала толк в забавках. Гордый и грубый с пани Мариной в обыкновенное время, Альфонс Богданыч теперь рассыпался пред ней мелким бесом и в конце концов добивался-таки своего.
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления за № 1348; в нем объявлялось, что искомых документов в опеке налицо
не имеется. Ляховский читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая бумагу к свету, нет ли
где подскобленного места, и, наконец, объявлял...
Хиония Алексеевна
не выходила от Веревкиных,
где решался капитальный вопрос о костюме Аллы.
— Ах, здравствуй, Виктор Васильич! — обрадовался Привалов. — Я тебя давненько-таки
не видал.
Где это ты пропадаешь?
Она прошла в зеленую угловую комнату,
где было мало огня и публика
не так толкалась прямо под носом. Но едва им удалось перекинуться несколькими фразами, как показался лакей во фраке и подошел прямо к Привалову.
Она точно
не могла жить без него и даже клала его на ночь в свою спальню,
где он грыз сапоги, рвал платье и вообще показывал целый ряд самых артистических штук.
В каких-нибудь два часа Привалов уже знал все незамысловатые деревенские новости: хлеба, слава богу, уродились, овсы — ровны, проса и гречихи — середка на половине. В Красном Лугу молоньей убило бабу, в Веретьях скот начинал валиться от чумы, да отслужили сорок обеден, и бог помиловал. В «орде» больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка. Сено удалось
не везде, в петровки солнышком прихватило по увалам; только и поскоблили
где по мочевинкам, в понизях да на поемных лугах, и т. д. и т. д.
Телкин подробно еще раз показал и объяснил,
где нужно, весь двигавшийся механизм. Глаза у него блестели, а лицо подернулось легкой краской; он сдерживал себя, стараясь
не выдать волновавшего его чувства счастливой гордости за шевелившееся, стучавшее и шумевшее детище.
Между прочим, Веревкин успел рассказать последние городские новости: приехал Данилушка Шелехов и теперь безобразничает с Лепешкиным в «Магните»; Половодов где-то совсем пропал и глаз никуда
не кажет и т. д. Привалов почти ничего
не слышал, что рассказывал Nicolas, а когда тот собрался уходить, он проговорил...
Он испытывал его в Гарчиках,
где пил водку с попом Савелом, и в Общественном узловском клубе, когда в антрактах между роберами нельзя было
не выпить с хорошим человеком.
В ожидании платья Веревкин успел выспросить у Тита Привалова всю подноготную: из пансиона Тидемана он бежал два года назад, потому что этот швейцарский профессор слишком часто прибегал к помощи своей ученой палки; затем он поступил акробатом в один странствующий цирк, с которым путешествовал по Европе, потом служил где-то камердинером, пока счастливая звезда
не привела его куда-то в Западный край,
где он и поступил в настоящую ярмарочную труппу.
На следующий день Привалов
не мог преодолеть искушение и отправился в ту улицу,
где жил доктор.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках,
где ей было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы
не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
Мысль болтается в пустом пространстве,
где ей
не за что ухватиться.
Таким образом Веревкин проник до гостиной Марьи Степановны,
где частенько составлялись самые веселые преферансы, доставлявшие старушкам большое удовольствие. Он являлся как-то случайно и всегда умел уезжать вовремя. Когда Веревкина
не было дня три, старушки начинали скучать и даже ссорились за картами.
Собственно, ей давно хотелось куда-нибудь подальше уехать из Узла,
где постоянно приходилось наталкиваться на тяжелые воспоминания, но когда доктор заговорил о приваловской мельнице, Надежде Васильевне почему-то
не хотелось воспользоваться этим предложением, хотя она ни на мгновение
не сомневалась в том, что Привалов с удовольствием уступит им свой флигелек.
Ввиду всех этих данных Надежда Васильевна и
не дала доктору сейчас же решительного ответа, когда он предложил ей ехать в Гарчики. Ее что-то удерживало от этой поездки, точно она боялась сближения с Приваловым там, на мельнице,
где он, собственно, бывал реже, чем в городе. Но доктор настаивал на своем предложении, и Надежда Васильевна наконец нашла то, что ее смущало.
— А
где теперь Половодов, вы
не знаете?
— Вот уж поистине, Николай Иваныч, никогда
не знаешь,
где потеряешь,
где найдешь… Из Витенькиной-то стрельбы вон оно что выросло! Вот ужо приедет отец, он нас раскасторит…
Веревкин никак
не мог догадаться, куда они приехали, но с удовольствием пошел в теплую избу, заранее предвкушая удовольствие выспаться на полатях до седьмого пота. С морозу лихо спится здоровому человеку, особенно когда он отломает верст полтораста. Пока вытаскивались из экипажа чемоданы и наставлялся самовар для гостей, Веревкин, оглядывая новую избу, суетившуюся у печки хозяйку, напрасно старался решить вопрос,
где они. Только когда в избу вошел Нагибин, Веревкин догадался, что они в Гарчиках.
Надежда Васильевна провела отца в заднюю половину флигелька,
где она занимала две крошечных комнатки; в одной жила сама с Маней, а в другой Павла Ивановна. Старушка узнала по голосу Василия Назарыча и другим ходом вышла в сени, чтобы
не помешать первым минутам этого свидания.
Старик покосился в угол,
где стояла маленькая детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила, как он отвернулся, стараясь смотреть в другую сторону. Маленькая Маня спала детским крепким сном,
не подозревая, какую душевную муку подняло в душе старика ее невинное присутствие в этой комнате.
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне о своих приисках и новых разведках: дела находились в самом блестящем положении и в будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни,
где счет шел на гроши и копейки. Отец и дочь
не могли наговориться: полоса времени в три года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.