Неточные совпадения
Матрешке
в экстренных случаях не нужно было повторять приказаний, — она, по
одному мановению руки, с быстротой пушечного ядра летела хоть на край света.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости
в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними
одного жениха!..
Одним словом, настоящее положение Заплатиных было совершенно обеспечено, и они проживали
в год около трех тысяч.
Из передней
одна дверь вела прямо
в уютную небольшую залу, другая —
в три совершенно отдельных комнаты и третья —
в темный коридор, служивший границей собственно между половиной, где жили Заплатины, и пансионом.
В домике Заплатиных кипела вечная ярмарка:
одни приезжали, другие уезжали.
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила
в голову мысль о том, что хоть бы месяц, неделю, даже
один день пожить
в этом славном старом доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился
в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них?
Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли
в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и
в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
С старческой болтливостью
в течение двух-трех минут Лука успел рассказать почти все: и то, что у барина тоже
одна ножка шаркает, и что у них с Костенькой контры, и что его, Луку, кровно обидели — наняли «камардина Игреньку», который только спит.
Только
один человек во всем доме не принимал никакого участия
в этом переполохе.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери.
В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под
одно слово: «прерода».
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался
в контроль,
в горный департамент,
в дворянскую опеку, везде
один ответ: «Ничего не знаем… Справьтесь где-нибудь
в другом месте».
Привалов шел не
один; с ним рядом выступал Виктор Васильевич, пока еще не знавший, как ему держать себя. Марья Степановна увела гостя
в свою гостиную, куда Досифея подала на стеклянных старинных тарелочках несколько сортов варенья и
в какой-то мудреной китайской посудине ломоть сотового меда.
Верочке давно хотелось принять участие
в этой беседе, но она
одна не решалась проникнуть
в гостиную и вошла туда только за спиной Надежды Васильевны и сейчас же спряталась за стул Марьи Степановны.
— А вот сейчас…
В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю
в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели.
Одним словом, я кончаю тем, что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно так…
— Нет, постой. Это еще только
одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам
в дом и
в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не
в том, кто явится к нам
в дом, а
в том, что я невеста и
в качестве таковой должна кончить замужеством.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело
в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только
одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
В каких-нибудь десять лет он быстро прошел путь от простого рабочего до звания настоящего золотопромышленника, владевшего
одним из лучших приисков во всей Сибири.
В них продолжали жить черты гуляевского характера — выдержка, сила воли, энергия, неизменная преданность старой вере, —
одним словом, все то, что давало им право на название крепких людей.
Прежде всего Сашка подействовал на супружеские чувства Привалова и разбудил
в нем ревность к жене. За ней следят, ловят каждое ее слово, каждый взгляд, каждое движение… Сашка является гениальным изобретателем
в этой чудовищной травле. Счастливая наследница миллионов кончила сумасшествием и умерла
в доме Бахарева, куда ее принесли после
одной «науки» мужа замертво.
Одного только не удалось сделать Сашке, — это захватить гуляевские капиталы, которые шли
в часть старшего из наследников.
Марья Степановна свято блюла все свычаи и обычаи, правила и обряды, которые вынесла из гуляевского дома; ей казалось святотатством переступить хотя
одну йоту из заветов этой угасшей семьи, служившей
в течение века самым крепким оплотом древнего благочестия.
Собственно говоря, такое разделение существовало только для
одной Марьи Степановны, которая уже
в течение десяти лет не переступала порога половины мужа.
Они уже вносили с собой новую струю
в жизнь бахаревского дома;
одно их присутствие говорило о другой жизни.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться
в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только
одну правду.
Всего труднее было решить вопрос,
в какой форме сделать предложение Привалову: сделать это ей самой — неудобно; Виктор Николаевич решительно был неспособен к выполнению такой дипломатической миссии; оставалось
одно: сделать предложение через посредство Бахаревых; но каким образом?
Ясно было
одно, — именно, что ее фонды на узловской бирже должны быстро подняться: такой необыкновенный жених и буквально у нее
в руках, за стеной.
Одна мысль о том, что она входит
в непосредственные сношения с настоящим миллионером, кружила ей голову и нагоняла сладкое опьянение.
Одна мысль остаться пятым колесом
в этой игре бросала Хионию Алексеевну
в холодный пот, — она слишком увлеклась своим новым положением.
Колпаков был
один из самых богатых золотопромышленников; он любил развернуться во всю ширь русской натуры, но скоро разорился и умер
в нищете, оставив после себя нищими жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
С намерением или без намерения, Павла Ивановна увела Верочку
в огород, где росла у нее какая-то необыкновенная капуста; Привалов и Надежда Васильевна остались
одни. Девушка поняла невинный маневр Павлы Ивановны: старушка хотела подарить «жениху и невесте» несколько свободных минут.
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него
в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались
одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — Дело вот
в чем, Сергей Александрыч… Я буду говорить с вами как старый университетский товарищ. Гм…
Одним словом, вы, вероятно, уже заметили, что я порядочно опустился…
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело
в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь
в защиту
одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь
в другой раз… Да вот что: как-нибудь на днях загляните
в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
Только
одно в разговоре с Веревкиным не понравилось Привалову, именно то, что Веревкин вскользь как будто желал намекнуть на зависимость Привалова от Константина Васильича.
Виктор Васильич спал
в самой непринужденной позе: лежа на спине, он широко раскинул руки и свесил
одну ногу на пол; его молодое лицо дышало завидным здоровьем, и по лицу блуждала счастливая улыбка.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы
в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты
в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь
Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем
в Узле останешься?
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами.
В какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу
одно, — именно, что ни
одной копейки не возьму лично себе…
Они спорили, горячились, даже выходили из себя, но всегда мирились на
одной мысли, что все мужчины положительнейшие дураки, которые, как все неизлечимо поврежденные, были глубоко убеждены
в своем уме.
В пансионе Агриппина Филипьевна и Хиония Алексеевна, выражаясь на пансионском жаргоне, обожали
одна другую.
Таким образом получилась
в результате прескверная история: семья росла и увеличивалась, а
одними надеждами Ивана Яковлича и французским языком Агриппины Филипьевны не проживешь.
Дело
в том, что
одной из этих сестриц выпало редкое счастье сделаться женой
одной дряхлой, но очень важной особы.
Одним словом,
в самом непродолжительном времени сестрицы Шпигель завоевали целый город и начали усиленно плодиться.
Но и этот, несомненно, очень ловкий modus vivendi [образ жизни (фр.).] мог иметь свой естественный и скорый конец, если бы Агриппина Филипьевна, с
одной стороны, не выдала своей старшей дочери за директора узловско-моховского банка Половодова, а с другой — если бы ее первенец как раз к этому времени не сделался
одним из лучших адвокатов
в Узле.
Два старших мальчика учились
в классической гимназии,
один —
в военном,
один —
в реальном училище и т. д.
Когда Nicolas выбросили из гимназии за крупный скандал, Агриппина Филипьевна и тогда не сказала ему
в упрек ни
одного слова, а собрала последние крохи и на них отправила своего любимца
в Петербург.
Дельце
одно нужно было кончить, так
в халате-то оно свободнее.
В течение трех дней у Привалова из головы не выходила
одна мысль, мысль о том, что Надя уехала на Шатровские заводы.
Одет он был
в длинный английского покроя сюртук; на
одной руке оставалась не снятой палевая новенькая перчатка.
— Ну, папахен, ты как раз попал не
в линию; у меня на текущем счету всего
один трехрублевый билет… Возьми, пригодится на извозчика.
В дверях гостиной, куда оглянулся Привалов, стоял не
один дядюшка, а еще высокая, худощавая девушка, которая смотрела на Привалова кокетливо прищуренными глазами.