Неточные совпадения
— Отчего
же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто
же, кроме тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется, и улыбнуться-то тяжело. У нее и девичьего ничего нет на уме… Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость,
все шутки на уме, смехи да пересмехи.
— Да о чем
же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего не умела делать тихо и «
всех лизала», как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
— Ах, матушка, по мне
все равно… Не бывала я там никогда. Отчего
же он в свой дом не проехал или к нам? Ведь не выгнала бы…
Досифея была такая
же высокая и красивая женщина, как сама Марья Степановна, только черты ее правильного лица носили более грубый отпечаток, как у
всех глухонемых.
Верочка начала выгружать
весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то
же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
— Мне что… мне
все равно, — с гонором говорил Игорь, отступая в дверях. — Для вас
же хлопочу… Вы и то мне два раза каблуком в скулу угадали. Вот и знак-с…
—
Все в том
же положении, Василий Назарыч.
Привалова поразило больше
всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него.
Все было так
же скромно и просто, и стояла
все та
же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось
все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Даже самый воздух остался здесь
все тем
же — теплым и душистым, насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью такая
же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись
все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас
же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали
все, то есть, что решение по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Мы уже сказали, что у Гуляева была
всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил в одно и то
же время, потому что это была дочь, тогда как упрямому старику нужен был сын.
Богатая и вышла за богатого, — в эту роковую формулу укладывались
все незамысловатые требования и соображения того времени, точно так
же, как и нашего.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет
же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым
все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь
все невесты!.. Конечно,
всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
— О нет, зачем
же!.. Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для вас удобно, а я
все готова сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к какой вы привыкли…
— Тут
все мое богатство…
Все мои права, — с уверенной улыбкой повторил несколько раз старик, дрожавшими руками развязывая розовую ленточку. — У меня
все отняли… ограбили… Но права остались, и я получу
все обратно… Да. Это верно… Вы только посмотрите на бумаги… ясно, как день. Конечно, я очень давно жду, но что
же делать.
В самых глупостях, которые говорил Nicolas Веревкин с совершенно серьезным лицом, было что-то особенное: скажи то
же самое другой, — было бы смешно и глупо, а у Nicolas Веревкина
все сходило с рук за чистую монету.
— А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не то что наше, стариковское: на
все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть
же такому молодцу сложа руки…
— И отлично; значит, к заводскому делу хочешь приучать себя? Что
же, хозяйский глаз да в таком деле — первее
всего.
— Что
же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее
все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об этом подумал? А теперь только отдай им землю, так завтра
же ее не будет… Нет, Сергей Александрыч, ты этого никогда не сделаешь…
Как только совершилось это знаменательное событие, то есть как только Гертруда Шпигель сделалась madame Коробьин-Унковской, тотчас
же все рижские сестрицы с необыкновенной быстротой пошли в ход, то есть были выданы замуж за разную чиновную мелюзгу.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, —
все было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и еще служила в то
же время необходимым фоном, объяснением и дополнением других вещей.
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину Филипьевну
все с той
же фамильярностью по плечу. Одет он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание.
Все думали об одном и том
же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе из этого стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
Иван Яковлич ничего не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас
же опомнился и мысленно прибавил: — Нет, уж лучше так,
все равно отобрали бы хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах, черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
Из-за этого и дело затянулось, но Nicolas может устроить на свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда
все ваше дело пропало, так что вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы
все его начинания, и в то
же время устроил бы конкурс…
Как искусный дипломат, он начал с самых слабых мест и сейчас
же затушевал их целым лесом цифровых данных; были тут целые столбцы цифр, средние выводы за трехлетия и пятилетия, сравнительные итоги приходов и расходов, цифровые аналогии, сметы, соображения, проекты; цифры так и сыпались, точно Ляховский задался специальной целью наполнить ими
всю комнату.
Сергей Александрович, обратите внимание: сегодня я спущу Илье, а завтра будут делать то
же другие кучера, —
все и потащат, кто и что успеет схватить.
— Ах нет, зачем
же. Во всяком деле важен прежде
всего метод, последовательность…
— И чем
же кончилась
вся эта история? — спрашивала Ляховская, хохотавшая во время рассказа до слез.
После говорят Ляховскому: «Как
же это вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели, а целого дома не жалеете?» А он: «Что
же я мог сделать, если бы десятью минутами раньше приехал, —
все равно
весь дом сгорел бы и пятачок напрасно бы истратил».
— Я бы устроила так, чтобы
всем было весело… Да!.. Мама считает всякое веселье грехом, но это неправда. Если человек работает день, отчего
же ему не повеселиться вечером? Например: театр, концерты, катание на тройках… Я люблю шибко ездить, так, чтобы дух захватывало!
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему
все, и не только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так
же делают…
Только что Надежда Васильевна пришла в свою комнату, как почти сейчас
же за нею прибежала Верочка,
вся перепуганная и бледная. Она едва могла проговорить...
— Поправимся?! Нет, я тебя сначала убью… жилы из тебя вытяну!! Одно только лето не приехал на прииски, и
все пошло кверху дном. А теперь последние деньги захватил Работкин и скрылся… Боже мой!! Завтра
же еду и
всех вас переберу… Ничего не делали, пьянствовали, безобразничали!! На кого
же мне положиться?!
— Папа, зачем
же ты так волнуешься? Ведь этим дела не поправить… Нужно успокоиться, а потом и обсудить
все обстоятельства.
Но насколько хорош и незаменим был Шелехов на разведках, настолько
же он был несносен и даже жалок во
все остальное время, когда
все дело сводилось на систематический, упорный труд. Шелехов мог работать только порывами, с изумительной энергией и настойчивостью, но к правильному труду он положительно был неспособен.
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято.
Все я да я: не идти
же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить не можете… Давно рвалась к вам, да
все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша? Молится? Верочка, что
же это вы так изменились? Уж не хвораете ли, mon ange?..
— Я сейчас видел Данилу Семеныча…
Все такой
же, почти не изменился совсем… Потолстел, кажется. А как здоровье Василья Назарыча?
Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов по первопутку исколесил почти
все Зауралье, пока не остановился на деревне Гарчиках, где заарендовал место под мельницу, и сейчас
же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
Стоит только отменить правительству тариф на привозные металлы, оградить казенные леса от расхищения заводчиками, обложить их производительность в той
же мере, как обложен труд всякого мужика, — и
все погибнет сразу.
Практика всемирной истории с железной последовательностью доказала полную неосуществимость
всех форм, какие боролись со злом его
же средствами.
— О! пани Марина, кто
же не знает, что вы первая красавица… во
всей Польше первая!.. Да… И лучше
всех танцевали мазурочки, и одевались лучше
всех, и
все любили пани Марину без ума. Пани Марина сердится на меня, а я маленький человек и делал только то, чего хотел пан Игнатий.
— Понятное дело, Борис Григорьич, нам пора и за ум приниматься, а не
все прыгать на одной ножке, — довольно грубо отвечала Зося, но сейчас
же поправилась. — Вы, милый мой доктор, тысячу раз уж извините меня вперед… Я постоянно оказываю вам самую черную неблагодарность. Вы ведь извините меня? Да?
— Вот уж этому никогда не поверю, — горячо возразила Половодова, крепко опираясь на руку Привалова. — Если человек что-нибудь захочет, всегда найдет время. Не правда ли? Да я, собственно, и не претендую на вас, потому что кому
же охота скучать. Я сама ужасно скучала
все время!.. Так, тоска какая-то…
Все надоело.
— А сознайтесь, ведь вы никогда даже не подозревали, что я могу задумываться над чем-нибудь серьезно… Да? Вы видели только, как я дурачилась, а не замечали тех причин, которые заставляли меня дурачиться… Так узнайте
же, что мне
все это надоело,
все!..
Вся эта мишура, ложь, пустота давят меня…
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела
же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла
все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
Это предложение доктора обрадовало Бахарева, как ребенка, которому после долгой ненастной погоды позволили наконец выйти на улицу. С нетерпением
всех больных, засидевшихся в четырех стенах, он воспользовался случаем и сейчас
же решил ехать к Ляховскому, у которого не был очень давно.