Неточные совпадения
Центром всего дома, конечно,
была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных,
а дверью — с теми комнатами, которые по желанию
могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале.
Idee fixe [Навязчивая идея (фр.)] Хионии Алексеевны
была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом
могли себя показать, женщины — блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты — хороший совет и поощрение и все молодые девушки — женихов,
а все молодые люди — невест.
Всего несколько дней назад Хионии Алексеевне представлялся удобный случай к этому, но она не
могла им воспользоваться, потому что тут
была замешана его сестра, Анна Павловна;
а Анна Павловна, девушка хотя и не первой молодости и считает себя передовой, но… и т. д. и т. д.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я
был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил,
а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского,
а тут вышла вон какая история. Кто бы этого
мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
С появлением девушек в комнату ворвались разные детские воспоминания, которые для постороннего человека не имели никакого значения и
могли показаться смешными,
а для действующих лиц
были теперь особенно дороги.
—
Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее
было неприлично, потому что Привалов
был все-таки посторонний человек и
мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки,
а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда
был, так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь.
А впрочем, кто его знает,
может, и переменился.
Конечно, эта замысловатая операция не
могла быть выполнена одним Сашкой,
а он действовал при помощи горного исправника и иных.
Да, именно женщина, даже,
может быть, и не одна,
а две, три, дюжина.
— Главное, Хина, не нужно зарываться…
Будь паинькой,
а там и на нашей улице праздник
будет. Посмотрим теперь, что
будут поделывать Ляховские и Половодовы… Ха-ха!..
Может быть, придется и Хине поклониться, господа…
Она готова
была сделать все для Привалова, даже сделать не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно,
а просто потому, что это нужно
было для Привалова, это
могло понравиться Привалову.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не
буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей,
а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только
могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец,
а Привалов совсем другое дело…
— Дело не в персоне,
а в том… да вот лучше спроси Александра Павлыча, — прибавила Антонида Ивановна. — Он,
может быть, и откроет тебе секрет, как понравиться mademoiselle Sophie.
—
Может быть,
буду и золотым, если вы это время сумеете удержать Привалова именно здесь, на Урале.
А это очень важно, особенно когда старший Привалов объявит себя несостоятельным. Все дело можно
будет испортить, если упустить Привалова.
— Вздор! Зачем тебе туда? Надя
была там и
может тебе рассказать, что все обстоит благополучно… Обожди с месяц,
а там я с тобой
могу вместе ехать.
— Я не
буду говорить о себе,
а скажу только о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не
может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние
может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
— Не
могу знать!..
А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь…
а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь…
а? «Дескать, вот я приду к барину и
буду просить денег,
а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь…
а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. — Я все время
была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что
можете судить по собственным детям, чего они стоят родителям. Да!
А тут еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру.
Может быть, если бы они не
были богаты, не существовало бы и этой розни,
а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь
было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему, в таком деле и выбора никакого не
может быть,
а ты… Нет, у меня решительно не так устроена голова, чтобы понимать эту погоню за двумя зайцами.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который родился не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с головой.
А между тем в другом месте и при других условиях он
мог бы
быть крупным деятелем… В нем
есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь и в воду.
—
А мне хотелось с вами поговорить, — продолжал Лоскутов, попыхивая синим дымом. —
Может быть, вы не расположены к этому?
Будьте откровенны, я не обижусь…
— Нисколько… Почему же другие
могут быть на бале,
а вам нельзя?
— Думал, что вы иногда желаете серьезно заниматься,
может быть, мечтаете приносить пользу другим,
а потом все это и соскочит с вас, как с гуся вода…
Может быть, я ошибаюсь, Софья Игнатьевна, но вы сами…
Доктор
был глубоко убежден, что Зося совсем не любила Лоскутова и даже не
могла его полюбить,
а только сама уверила себя в своей любви и шаг за шагом довела себя до рокового объяснения.
— Ах, боже мой! Как ты не
можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный,
а я люблю все смешное, — беззаботно отвечала Зося. — Вот и Хину люблю тоже за это… Ну, что
может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если ты ревнуешь меня к Половодову, то я тебе сказала раз и навсегда…
Все эти гости
были самым больным местом в душе Привалова, и он никак не
мог понять, что интересного
могла находить Зося в обществе этой гуляющей братии. Раз, когда Привалов зашел в гостиную Зоси, он сделался невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял в переднем углу и, закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона,
а Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли собой клир. Сама Зося хохотала как сумасшедшая.
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение слишком
было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося
могла не любить его совсем,
а также и он ее. Для него ясно
было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
— Не знаю пока…
Может быть, проживу здесь зиму. Хочется отдохнуть. Я не хочу тебя чем-нибудь упрекнуть,
а говорю так: встряхнуться необходимо.
— Постойте: вспомнил… Все вспомнил!.. Вот здесь, в этом самом кабинете все дело
было… Ах, я дурак, дурак, дурак!!.
А впрочем, разве я
мог предполагать, что вы женитесь на Зосе?.. О, если бы я знал, если бы я знал… Дурак, дурак!..
Вернувшись из клуба домой, Привалов не спал целую ночь, переживая страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося, на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно
было пережить страшное душевное потрясение. Раньше он
мог смело смотреть в глаза всем: его семейная жизнь касалась только его одного,
а теперь…
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные,
а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!..
Может, слез об тебе
было сколько пролито.
А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то,
а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
— Нельзя, голубчик, нельзя… Теперь вон у Бахаревых какое горе из-за моей Кати.
А была бы жива,
может, еще кому прибавила бы и не такую печаль. Виктор Васильич куда теперь? Ох-хо-хо. Разве этот вот Веревкин выправит его — не выправит… Марья Степановна и глазыньки все выплакала из-за деток-то! У меня одна
была Катя — одно и горе мое,
а погорюй-ка с каждым-то детищем…
Она здесь, в Узле, — вот о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны.
А он до сих пор не знал об этом!.. Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали… Узнает она его или нет?
Может быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже бог забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
Привалова вдруг охватило страстное желание рассказать — нет, исповедаться ей во всем, никому больше,
а только ей одной. Все другие
могли видеть одну только внешность,
а ей он откроет свою душу; пусть она казнит его своим презрением. Сейчас и здесь же. Ему
будет легче…
— Я?.. О да… Зося для меня
была дороже жизни. До двенадцати лет я любил ее как девочку,
а потом как женщину… Если бы я
мог вернуть ее… Она погибнет, погибнет…
— Если вы не заботитесь о себе, то подумайте о вашей дочери, — говорил доктор, когда Надежда Васильевна не хотела следовать его советам. — Больному вы не принесете особенной пользы,
а себя
можете окончательно погубить.
Будьте же благоразумны…
— Я не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то, что Привалов любил тебя раньше и любит теперь…
Может быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но ты
можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас,
а только скажи, что подумаешь, о чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я
буду тебя просить на коленях…