Неточные совпадения
На скуластом лице Охони с приплюснутым носом и узкими темными
глазами всего замечательнее были густые, черные, сросшиеся брови — союзные, как говорили в старину.
Эти причеты и плачи наводили тоску даже
на солдат, — очень уж ревет девка, пожалуй, еще воевода Полуект Степаныч услышит, тогда всем достанется. Охоня успела разглядеть всех узников и узнавала каждого по голосу. Всех ей было жаль, а особенно сжималось ее девичье сердце, когда из темноты глядели
на нее два серых соколиных
глаза. Белоус только встряхивал кудрями, когда Охоня приваливалась к их окну.
— Креста
на вас нет, скобленые рыла!.. — кричала Охоня, цепляясь за солдатскую амуницию. — Девка им помешала… Стыда у вас в
глазах нет!..
Запричитала и завыла дьячиха пуще прежнего, пока муж не цыкнул
на нее. Потом он осмотрел хозяйским
глазом всю свою домашнюю худобу и за все похвалил дьячиху: все в порядке и
на своем месте, любому мужику впору.
— А
на девок зачем заглядываешься, несытые
глаза?.. Все я знаю… Все… и все игумну Моисею расскажу, как
на духу.
— Не могу ее забыть, — повторял воевода слабым голосом. — И днем и ночью стоит у меня перед
глазами как живая… Руки
на себя наложить, так в ту же пору.
Проходя монастырским двором, попадья показала
глазами на отдельную избу, у которой ходил «профос» с ружьем, — это и был «затвор» таинственной узницы Фоины, содержавшейся под нарочитым военным караулом царских приставов. Сестра Фоина находилась в «неисходном содержании под прикрытием сержанта Сарычева».
Мутные старческие
глаза пытливо смотрели
на воеводшу, а сухие побелевшие губы шептали беззвучные слова.
Воеводша виновато опустила голову: проникла ее тайную мысль прозорливица. Наступило неловкое молчание. Игуменья откинулась
на подушку и лежала с закрытыми
глазами.
Опять работает воевода, даже вспотел с непривычки, а присесть боится. Спасибо, пришел
на выручку высокий рыжий монах и молча взял метелку. Воевода взглянул
на него и сразу узнал вчерашнего ставленника, — издали страшный такой, а
глаза добрые, как у младенца.
Тут уж не увернешься: у всех
на виду, как
глаз во лбу.
А слепец Брехун ходил со своим «
глазом» по Служней слободе как ни в чем не бывало. Утром он сидел у монастыря и пел Лазаря, а вечером переходил к обители, куда благочестивые люди шли к вечерне. Дня через три после бегства воеводы, ночью, Брехун имел тайное свидание
на старой монастырской мельнице с беломестным казаком Белоусом, который вызвал его туда через одного нищего.
Лицо у вершника было обветрелое, со следами зимнего озноба
на щеках и
на носу, темные волосы по-раскольничьи стрижены в скобу, сам он точно был выкроен из сыромятной кожи. Всего более удивили Арефу
глаза: серые, большие, смелые, как у ловчего ястреба.
Показался засевший в горах Баламутский завод. Строение было почти все новое. Издали блеснул заводский пруд, а под ним чернела фабрика. Кругом завода шла свежая порубь: много свел Гарусов настоящего кондового леса
на свою постройку. У Арефы даже сердце сжалось при виде этой незнакомой для степного
глаза картины. Эх, невеселое место: горы, лес, дым, и сама Яровая бурлит здесь по-сердитому, точно никак не может вырваться из стеснивших ее гор.
Другие рабочие представляли свои резоны, а Гарусов свирепел все больше, так что лицо у него покраснело,
на шее надулись толстые жилы и даже
глаза налились кровью. С наемными всегда была возня. Это не то, что свои заводские: вечно жалуются, вечно бунтуют, а потом разбегутся. Для острастки в другой раз и наказал бы, как теперь, да толку из этого не будет. Завидев монастырского дьячка, Гарусов захотел
на нем сорвать расходившееся сердце.
Арефа только вздохнул и прилег
на свободное место поближе к дверям. Что же, сам виноват, а будет день — будет и хлеб. От усталости у него слипались
глаза. Теперь он даже плакать не мог. Умереть бы поскорее… Все равно один конец. Кругом было тихо. Все намаялись
на день и рады были месту. Арефа сейчас же задремал, но проснулся от тихого шепота.
Дьячок только в кузнице немного опомнился и понял, что Гарусов принял его за «шпына», то есть за подосланного игуменом Моисеем шпиона, а его жалобы
на игумена — за прелестные речи, чтобы отвести
глаза.
Провожатые удивлялись только одному, что очень уж живуч дьячок, — такой маленький да дохлый, а ничего ему не делается. Привезли они его
на рудник пласт пластом и долго жаловались смотрителю, что замучил их дьячок дорогой, а теперь вот притворился, накинул
на себя черную немочь и только
глазами моргает.
Дарья Никитична только опустила
глаза. Плохо она верила теперь даже игумену Моисею: не умел он устрашить воеводу вовремя, а теперь лови ветер в поле. Осатанел воевода вконец, и приступу к нему нет. Так
на всех и рычит, а знает только свою поганку Охоньку. Для нее подсек и свою честную браду, и рядиться стал по-молодому, и все делает, что она захочет, поганка. Ходит воевода за Охонькой, как медведь за козой, и радуется своей погибели. Пробовала воеводша плакаться игумену Моисею, да толку вышло мало.
Не выносил игумен Моисей встречных слов и зело распалился
на старуху: даже ногами затопал. Пуще всех напугалась воеводша: она забилась в угол и даже закрыла
глаза. Впрямь последние времена наступили, когда игумен с игуменьей ссориться стали… В другой комнате сидел черный поп Пафнутий и тоже набрался страху. Вот-вот игумен размахнется честным игуменским посохом — скор он
на руку — а старухе много ли надо? Да и прозорливица Досифея недаром выкликает беду — быть беде.
— Што за человек? — сурово спросил игумен старца Спиридона, глядевшего
на него оторопелыми
глазами. — Там, у ворот?..
А там в окно глядели
на нее два соколиных молодецких
глаза, — глядели прямо в душу, и запал молодецкий взгляд.
Ударил себя в грудь атаман, и
глаза его сверкнули, а потом застонал он, зашатался и упал
на скамью. Вовремя прибежал за ним слепец Брехун с поводырем и вывел атамана из затвора.
Это было началом, а потом пошла стрельба
на целый день. Ввиду энергичной обороны, скопище мятежников не смело подступать к монастырским стенам совсем близко, а пускали стрелы из-за построек Служней слободы и отсюда же палили из ружей. При каждом пушечном выстреле дьячок Арефа закрывал
глаза и крестился. Когда он пришел в Дивью обитель, Брехун его прогнал.
В ответ
на это с монастырской стены сыпалась картечь и летели чугунные ядра. Не знал страха Гермоген и молча делал свое дело. Но случилось и ему испугаться. Задрожали у инока руки и ноги, а в
глазах пошли красные круги. Выехал как-то под стену монастырскую сам Белоус
на своем гнедом иноходце и каким-то узелком над головой помахивает. Навел
на него пушку Гермоген, грянул выстрел — трое убито, а Белоус все своим узелком машет.
А тут и ночь
на дворе, настоящая волчья ночь, когда хоть
глаза выколи — ничего не увидишь.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.