Неточные совпадения
Того гляди, еще медную кастрюлю
из кухни сблаговестит, и поминай,
как звали.
В первом классе ехал «председатель» Иван Павлыч в форменной дворянской фуражке с красным околышем, потом земский врач, два купца по лесной части, монах
из Чуевского монастыря, красивый и упитанный, читавший, не отрывая глаз, маленькое евангелие, потом белокурая барышня, распустившая по щекам волосы,
как болонка, и т. д.
Да и кухня была маленькая, едва одному повернуться, и Егорушка выскакивал
из неё,
как ошпаренный.
Монах имел необыкновенно кроткий вид. Высокий, сгорбленный, с впалой грудью и длипными натруженными руками. Худое и длинное лице чуть было тронуто боролкой,
из под послушнической скуфейки выбивались пряди прямых и серых,
как лен, волос. Он ответил на приглашение Егорушки немного больной улыбкой, но подошел и занял место на скамеечке.
— Вы
какой губернии-то, батя? — спрашивал он. — Да,
из Ярославской… так… Всем бы хороши ваши ярославцы, да только грибов боятся… х-ха! Ярославец грибы не будет есть, потому
как через гриб полк шагал… Тоже вот телятины не уважают… потому
как теленок выходит по ихнему незаконорожденный… Мы, значит, костромские, дразним их этим самым. Барин, чайку с нами? — предлагал он Половецкому.
Лицо Егорушки оставалось добродушным, точно он рассказывал самую обыкновенную вещь. Именно это добродушие и покоробило Половецкого, напомнив ему целый ряд сцен и эпизодов
из последней турецкой войны, в которой он принимал участие. Да, он видел все ужасы войны и тоже был ранен,
как Егорушка, но не мог вспомнить о всем пережитом с его равнодушием.
— Половецкий… да, Половецкий… гм… — тянул
из себя слова Иван Павлыч. — Фамилия известная… А
как его зовут?
А бледные, безымянные цветики, которые пробивались
из жесткой болотной травы,
как заморенные дети…
Они прошли болотом версты четыре, пока из-за лесного островка блеснул крест монастырской колокольни. Брат Павлин начал торопливо креститься, а Половецкий почувствовал,
как у него сердце точно сжалось. Возвращающийся
из далекого, многолетнего странствования путешественник, вероятно, испытывает то же самое, когда увидит кровлю родного дома.
Брат Павлин умел варить великолепную уху, а сегодня она была как-то особенно хороша. Ели все прямо
из котелка деревянными ложками, закусывая монастырским ржаным хлебом, тоже замечательным произведением в своем роде. Брат Ираклий и ел, не
как другие: торопился, обжигался, жмурил глаза и крошил хлеб.
— А вот уж этого, ваше высокоблагородие, я никак даже не могу знать.
Из всей родни есть у меня один племянник, только не дай Бог никому такую родню. Глаз то ведь он мне выткнул кнутовищем, когда я выворотился со службы…
Как же, он самый!.. Я значит, свое стал требовать, что осталось после упокойного родителя, расспорились, а он меня кнутовищем да прямо в глаз…
— Ну, это другой фасон… Тятенька от запоя и померши. Так это рассердились на кучера, посинел, пена
из уст и никакого дыхания. Это, действительно, было-с. Тятенька пили тоже временами, а не то, чтобы постоянно,
как пьют дьякона или вон повар Егорка. А я-то испорчен… Была одна женщина… Сам, конечно, виноват… да… Холостым был тогда, ну баловство… Она-то потом вот
как убивалась и руки на себя непременно хотела наложить. Ну, а добрые люди и научили…
Наступал тихий осенний вечер с своей грустной красотой. Озеро чуть шумело мелкой осенней волной. Половецкий задумался,
как это бывает в такие вечера, когда на душе и грустно, и хорошо без всякой побудительной причины. Его
из задумчивости вывел Теплоухов.
Половецкий по какому-то наитию сразу понял все. В его голове молнией пронеслись сцены таинственных переговоров брата Ираклия с Егорушкой. Для него не оставалось ни малейшего сомнения, что куклу унес
из обители именно повар Егорушка. Он даже не думал, с
какой это целью могло быт сделано, и почему унес выкраденную Ираклием куклу Егорушка.
— А такая… Дух от неё такой приятный… идет,
как от мощей. Сейчас только приехала
из Бобыльска, и прямо спросила тебя. «Мне, грит, необходимо переговорить с братом Ираклием»… Так и сказала. Она ждет в странноприимнице…
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает
из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда,
из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.