Неточные совпадения
— Значит,
брат Павлин. Так… Я сам хотел поступить в монахи, да терпенья не хватило. Вот табачишко курю, монопольку
пью… А грехов — неочерпаемо!
Брат Павлин просто
был глуп, как определил его про себя Егорушка. Овца какая-то… Прямо вредный человек, а он ничего не замечает. Эх, ты, простота обительская…
— А я хотел сказать… (
Брат Павлин замялся, не решаясь назвать Половецкого
братом Михаилом). Видите-ли, у нас в обители
есть брат Ираклий… Большего ума человек, но строптивец. Вот он меня и смутил… Придется о. игумну каяться. Обманул я его, как неверный раб…
Эта грязь коробила Половецкого, когда приходилось вечером
пить чай за грязным столиком и укладываться потом спать на грязной пароходной скамейке.
Брат Павлин поместился напротив и наблюдал за Половецким улыбавшимися глазами. Он понял, что барину претит непролазная пароходная грязь.
Егорушка
был заметно навеселе, хотя и держался на ногах твердо. Он несколько раз хлопал
брата Павлина по спине, беспричинно хихикал и, вообще, находился в хорошем расположении духа.
Разве вода может говорить? Машина при всей её подавляющей физической силе не может выдавить из себя ни одного слова… А слова повторялись, он их слышал совершенно ясно и даже мог различить интонации в произношении. Он в каком-то ужасе сел на своей скамейке и удивился, что кругом никого не
было, а против него мирно спал
брат Павлин. Половецкий вздохнул свободно.
И все кругом
было так тесно связано между собой, представляя собой одно целое. Вот и повар Егорушка с его красным носом близок ему, и мужички медвежатники, и
брат Павлин. Здесь все так просто и ясно… Кстати, Егорушка несколько раз подходил к нему и как-то подобострастно и заискивающе спрашивал...
Половецкий и
брат Павлин остановились переночевать в Бобыльске на постоялом дворе. И здесь все
было наполнено тенью Павла Митрича Присыпкина. Со всех сторон сыпались всевозможные воспоминания, пересуды и соображения.
Проезжого нарола набралось много, и негде
было яблоку упасть.
Брат Павлин устроил место Половецкому на лавке, а сам улегся на полу.
— Скоро
будем и дома… — ответил на его тайную мысль
брат Павлин.
Он, видимо, все свое внимание сосредоточил на Половецком, и смотрел на него злыми черными глазками, глубоко засевшими в своих орбитах. Узенькое, худое, нервное лицо чуть
было тронуто жиденькой рыжеватой бобородкой и такими же усами. Контрастом на этом лице являлись толстые чувственные губы.
Брат Павлин подошел к нему, но встретил довольно сухой прием.
Он указал на нисенький деревяяный флигелечек, выходивший окнами в небольшой садик, пестревший цветами. Видимо, что его устраивала любящая и опытная рука.
Брат Павлин скоро вернулся в сопровождении нисенького, коренастого монаха, который молча поклонился и молча повел в странноприимницу. Это
был очень уютный домик, где пахло еще деревом и свежей краской. О. келарь молча отворил одну дверь и молча пригласил Половецкого войти.
— Здесь отлично
будет, — объяснял
брат Иракдий. — И солнце не
будет вас беспокоить, и мух меньше…
— А то у нас
есть помещение на скотном дворе, где живет
брат Павлин…
Для него
было ясно, что
брат Ираклий истеричный субъект и, вероятно, алкоголик.
Брат Ираклий
был в церкви и торопливо перебегал с места на место.
— У нас не все
пьют чай, — объяснил он. —
Братия вся из простецов.
— Конечно… Только вам-то неинтересно
будет смотреть на нашу мужицкую работу. Я-то уж себе придумал эпитимию… У нас луга заливные, а
есть одно вредное местечко, называется мысок. Трава на нем жесткая, осока да белоус… Прошел ряд и точи косу. Работа тяжелая, ну, я этот мысок и выкошу. Братии-то и
будет полегче.
Брат Павлин провел Половецкого сначала к себе на скотный двор. Монашеское хозяйство
было не велико: три лошади и десятка два кур. За скотным двором шел большой огород со всяким овощем.
Брат Павлин, видимо, гордился им особенно.
Заливнные луга облегли озеро зеленой каймой. Издали можно
было видеть четырех монахов, собиравших готовое сено в копны. Они работали в одних рубашках, и об их монашеском звании можно
было догадываться только по их черным скуфейкам. Мысок оставался нетронутым.
Брат Павлин смотрел недоверчиво, когда Половецкий брался за косу, но сейчас же убедился, что он умеет работать.
Было жарко, и после часовой работы Половецкий с непривычки почувствовал сильную усталость. Правое плечо точно
было вывихнуто.
Брат Павлин работал ровно и легко, как работает хорошо сложенная машина. Половецкий едва тянулся за ним и
был рад, когда подошел
брат Ираклий.
Обитель «Нечаянные Радости» представляла собой типичную картину медленного разрушения и напоминала собой улей, в котором жизнь иссякала. Мало
было братии и мало богомольцев. Но это именно и нравилось Половецкому, потому что давало ту тишину, которая дает человеку возможность прислушиваться к самому себе. Кроме Ираклия, все остальные не обращали на него никакого внимания. У каждого
было какое-нибудь свое дело. Половецкий являлся чужим человеком, и он это чувствовал на каждом шагу.
— Это Теплоухов, Никанор Ефимыч… — объяснил
брат Павлин. — У них кирпичные заводы около Бобыльска. К нам раза два в год наезжают, потому как у них тоска. Вот сами увидите, что они
будут выделывать вечером.
Прошла неделя. Раз Половецкий возвратился в свою комнату после всенощной и пришел в ужас. Его котомка
была распакована, а кукла валялась на полу. Он даже побелел от бешенства, точно кто его ударил по лицу. Не
было никакого сомнения, что все это устроил
брат Ираклий Половецкий вне себя бросился разыскивать
брата Павлина и сообщил ему о случившемся.
Половецкий остановился и с удивлением посмотрел на
брата Ираклия. Это
был совсем не тот человек, которого он себе представлял и которого видел эти дни.
Половецкому сделалось грустно. Куда он мог идти? Такого места не
было… Он уже начинал свыкаться с обительской тишиной, с длинными монастырскими службами, с монастырской работой, которую вел под руководством
брата Павлина. Всего больше ему нравились рыбные ловли на озере, хотя летом рыба и ловилась плохо.
— Право, не знаю,
брат Павлин. По-моему, дело совсем не в том, во что человек оденется и что он
ест. Важно то, как он вообще живет, а еда и платье пустяки.
Эта мирная рыбная ловитва
была нарушена неожиданным появлением
брата Ираклия. Возвращаясь на свой остров вечером, когда все сети
были выметаны, Половецкий заметил горевший у их балагана огонь. Не нужно
было говорить, какой гость пожаловал.
Брат Павлин только угнетенно вздохнул, предчувствуя неприятность. Действительно, это
был брат Ираклий, сидевший около костра.
Вопрос о кукле не выходил из головы
брата Ираклия все это время и мучил его своей таинственностью. Тут
было что-то непонятное и таинственное, привлекавшее к себе именно этими свойствами.
Брат Ираклий, конечно, докладывал о кукле игумену, но тот ответил всего одной фразой...
Брат Павлин умел варить великолепную уху, а сегодня она
была как-то особенно хороша.
Ели все прямо из котелка деревянными ложками, закусывая монастырским ржаным хлебом, тоже замечательным произведением в своем роде.
Брат Ираклий и
ел, не как другие: торопился, обжигался, жмурил глаза и крошил хлеб.
Это
было еще в первый раз, что
брат Павлин сделался строгим, а
брат Ираклий не нашелся, что ему возразить.
— Чайку бы хорошо теперь
выпить… — как-то по-детски проговорил
брат Ираклий, когда уха
была кончена.
Вечер
был теплый. Ложиться спать рано никому не хотелось.
Брат Павлин нарубил дров для костра на целую ночь и даже приготовил из травы постель для
брата Ираклия.
— Все зависит от того, какие требования от жизни, — спорил
брат Ираклий. — Богатому жаль корабля, а нищему кошеля… Вот богатому-то и умному и трудно
быть счастливым. Вот вы, например — я уверен, что вы
были очень богатым человеком, все вам надоело и вот вы пришли к нам в обитель.
Половецкому хотелось что-то высказать, что лежало камнем на душе, но он почему-то удержался, хотя и подходил уже совсем близко к занимавшей его всецело теме.
Брату Ираклию надоело лежать, и он присел к огню. Половецкий долго рассматривал его лицо, и оно начинало ему нравиться.
Есть такие особенные лица, внутренее содержание которых открывается постепенно.
Но главной драгоценностью
брата Ираклия
был бронзовый бюст Наполеона со скрещенными на груди руками.
Брат Ираклий упорно отмалчивался, но оставался при своем. Игумен его, впрочем, особенно не преследовал, как человека, который
был нужен для обители и которого считал немного тронутым. Пусть его чудит, блого, вреда от его причуд ни для кого не
было.
Второй слабостью
брата Ираклия
были газеты, которые он добывал всеми правдами и неправдами.
Для
брата Ираклия
было истинным праздником, когда он из Бобыльска получал с какой-нибудь «оказией» кипу еще нечитанных газет.
Между прочим, одно пустое обстоятельство привлекло Половецкого к
брату Ираклию, именно, будущий инок с какой-то болезненной страстностью любил цветы, и все обительские цветы
были вырощены им. Половецкому почему-то казалось, что такой любитель цветов непременно должен
быть хорошим человеком.
Брат Ираклий, проводив редкого гостя, не утерпел и прокрался через кухню в странноприимницу, чтобы подсмотреть, что
будет делать Половецкий. В замочную скважину
брат Ираклий увидел удивительную вещь. Половецкий распаковал свою котомку, достал куклу и долго ходил с ней по комнате.
В течение дня Половецкий несколько раз встречал Егорушку в обществе
брата Ираклия, и Половецкому казалось, что солдат к вечеру
был уже с порядочной мухой. У них
были какие то тайные дела.
— Ну теперь он
будет тише воды — ниже травы, — объяснил
брат Павлин, — потому боится своей Пелагеи Семеновны и в глаза ей смотрит. Очень сурьезная женщина, хотя и молодая…
Присевший
было на бревно
брат Ираклий вскочил, как ужаленный. Он как-то жалко улыбался и смотрел на Теплоухова испуганными глазами.
Когда Теплоуховы уехали, и их комната в странноприимнице освободилась, Половецкий опять хотел ее занять. Он отыскал свою котомку, спрятанную под лавкой, за сундучком
брата Павлина. Котомка показалась ему подозрительно тяжелой. Он быстро ее распаковал и обомлел: куклы не
было, а вместо неё положено
было полено. Свидетелем этой немой сцены опять
был брат Павлин, помогавший Половецкому переезжать на старую квартиру. Для обоих
было ясно, как день, что всю эту каверзу устроил
брат Ираклий.
Они быстро зашагали по монастырской дороге. Впереди никого не
было видно. Половецкий молчал.
Брат Павлин едва
поспевал за ним.
Вернувшись в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты.
Брат Павлин приходил по нескольку раз в день, но дверь
была заперта, и из-за неё слышались только тяжелые шаги добровольного узника.
По вечерам можно
было слышать, как Половецкий разговаривал сам с собой, и это особенно пугало
брата Павлина, как явный признак того, что с Михал Петровичем творится что-то неладное и даже очень вредное. Так не долго и ума решиться…
— Надо сети выправить, — говорил
брат Павлин. — А озеро встанет —
будем тони тянуть… Апостольское ремесло рыбку ловить.
Да, конечно,
брат Павлин с его голубиной кротостью не мог обманывать…
Есть особенные люди, чистые, как ключевая вода. Половецкий даже раскаялся в собственном неверии, когда
брат Павлин ушел. Разве такие люди обманывают? И как он мог подозревать этого чистого человека…