Неточные совпадения
На прииске Бучинского не любили, и старатели просто называли его беспалым Фомкой, потому что у него на левой
руке недоставало одного пальца.
От баб иногда ему крепко доставалось, но на удары скребками или просто
рукой наотмашь Бучинский только жмурился, как закормленный кот, и приговаривал с неоставлявшим его никогда юмором: «А ты, Апроська, побереги руку-то, глупая: пригодится еще».
Кипы счетов и конторских книг были сложены отдельно, под прессом из золотосодержащего кварца; несколько раскрытых книг лежали там и сям в самых отчаянных позах, как только что раздавленные люди с раскинутыми
руками.
Ну, а тут, как объявили волю да зачали по заводам рабочих сбавлять — где робило сорок человек теперь ставят тридцать, а то двадцать — вот мы тут и ухватились за прииски обеими
руками…
Очевидно, Аксинья крепко держала в своих
руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала на свои силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко, шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется, на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
— Вот вы живете неделю на прииске и еще год проживете и все-таки ничего не узнаете, — заговорил он. — На приисках всякий народ есть; разбойник на разбойнике… Да. Вы посмотрите только на ихние рожи: нож в
руки и сейчас на большую дорогу. Ей-богу… А Гараська… Одним словом, я пятнадцать лет служу на приисках, а такого разбойника еще не видал. Он вас среди белого дня зарежет за двугривенный, да еще и зарежет не так, как другие: и концов не найти.
Через минуту я имел удовольствие пожать небольшую, всегда холодную
руку моего старого знакомого.
У нас с Бучинским контгы — вот и не встгетились, — добродушно отвечал Ароматов, не выпуская моей
руки.
Проталкиваюсь вперед, смотрю, за столом сидит Ароматов и пишет обеими
руками: одной — отношение становому, другой — какой-то протокол исправнику.
На казенных приисках шла в то время большая игра: не воровал только тот, кому лень было протянуть
руку.
Однажды после обеда, когда я с книгой в
руках лежал в своем уголке, послышался грохот подъехавшего к конторе экипажа. Не успел я подняться навстречу подъехавшим гостям, как в дверях показался небольшого роста господин в черной фрачной паре, смятой сорочке, без галстуха и с фуражкой на затылке.
Федя — седой сухой старик, только пожал широкими острыми плечами и молча кивнул в мою сторону своей по-солдатски подстриженной головой. В переводе этот жест означал: «Чужой человек здесь, ваше высокоблагородие»… Карнаухов посмотрел в мою сторону воспаленными голубыми глазками и, балансируя, направился ко мне с протянутой
рукой.
— Нет, братику, вор! — настаивал Карнаухов, напрасно стараясь попасть
рукой в карман расстегнутого жилета, из которого болталась оборванная часовая цепочка. — Ну, да черт с ним, с твоим Синицыным… А мы лучше соборне отправимся куда-нибудь: я, Тишка, доктор, дьякон Органов… Вот пьет человек! Как в яму, так и льет рюмку за рюмкой! Ведь это, черт его возьми, игра природы… Что ж это я вам вру! Позвольте отрекомендоваться прежде! Лука Карнаухов, хозяин Паньшинского прииска…
Наступило принужденное молчание. Со стороны прииска, по тропам и дорожкам, брели старатели с кружками в
руках; это был час приема золота в конторе. В числе других подошел, прихрамывая, старый Заяц, а немного погодя показался и сам «губернатор». Федя встречал подходивших старателей самыми злобными взглядами и как-то забавно фукал носом, точно старый кот. Бучинского не было в конторе, и старатели расположились против крыльца живописными группами, по два и по три человека.
— Не спрашивай, барин… — глухо ответил старик и махнул
рукой.
Из себя невелик, а в крыльцах широк, и
рука у него тяжелая.
Старик попытался было поймать своей опухшей
рукой шуструю бабенку, но та ловко вывернулась из его объятий и убежала на крыльцо.
— Какой вкус… что вы, господа! — отмахивался Бучинский обеими
руками, делая кислую гримасу. — Не самому же мне стряпать?.. Какая-нибудь простая деревенская баба… пхэ!.. Просто взял из жалости, бабе деваться некуда было.
Последний, рядом с дьяконом, просто был жалок; в
руках у него белела перевязанная ленточкой трубочка каких-то бумаг.
— Нет, вы представьте себе, — кричал доктор, не слушая меня и размахивая
руками: — чего смотрит правительство… а?.. у нас на четыреста приисков полагается один горный ревизор… Ну, скажите вы мне, ради самого создателя, может он что-нибудь сделать? О горных исправниках и штейгерях говорить нечего… Нужно радикальное средство, чтобы прекратить зло в самом корне.
— Это средство в ваших
руках, доктор, — заметил я. — Вы сколько теперь платите своим старателям за золотник?
— Да вы взгляните, ангел мой, взгляните! — патетически воскликнул доктор, указывая
рукой на прииск. — Что это такое? Свиньи раскопали…
Выпитое вино, общие похвалы и внимание воодушевили Ароматова; он, потирая
руки, раскланивался на все стороны, как заправский актер, и по пути скопировал Бучинского, который все время смотрел на него с кислой физиономией.
Кто-то подавленно прыснул, а Безматерных захватил обеими
руками свою сыромятную рожу и запыхтел, как локомотив.
Дьякон встал на средину комнаты, приложил одну
руку к щеке, закрыл глаза и ровным бархатным тенором затянул проголосную песню...
Немного подальше лежит целый ряд убитых; можно рассмотреть даже отдельные члены: вот бессильно согнутые и застывшие в этом положении ноги, вот судорожно скорченная
рука, которою убитый все еще хватается за свою рану…
Между древесными стволами, обросшими седым мохом и узорчатыми лишаями, царит вечный полумрак: свесившиеся лапчатые ветви елей и пихт кажутся какими-то гигантскими
руками, которые точно нарочно вытянулись, чтобы схватить вас за лицо, пощекотать шею и оставить легкую царапину на память.
А поденщина, известное дело, с
рук да с ног: лопатку песку бросил, да два раза оглянулся; старатель-то в это время десять успеет бросить, потому как робит он на себя.
Мы закусили на скорую
руку, и я поднялся, чтобы идти дальше.
— Ох, не говори, барин! — как-то глухо проговорил старик, махнув
рукой.
Старуха недоверчиво взглянула на меня, махнула
рукой и тихо заплакала; высморкавшись в самый кончик передника, она глухо заговорила...
— Вот-вот оне самые и есть… Много ли девке надо при ее глупом разуме: сегодня сводня пряниками покормит, завтра ленточку подарит да насулит с три короба — ну, девка и идет за ней, как телушка. А как себя не соблюла раз — тут уж деваться ей совсем некуда! Куда теперь Наська-то денется? У отца не будет век свой жить, а сунься-ко в контору — да Аксинья-то ее своими
руками задавит. Злющая баба…
Зайчиха немного поломалась, а потом ушла в балаган и вынесла Митревне небольшую ковригу хлеба; старуха с жадностью схватилась за него обеими
руками и торопливо поплелась восвояси.
Ох, да ведь это Никита беспутный с артелью валит? — всполошилась старуха, заслоняя глаза
рукой.
Зайчиха вооружилась длинной черемуховой палкой и встала в выжидающей позе; позади всех с ребенком на
руках и с опущенной головой плелась Лукерья. На ней, как говорится, лица не было. Зеленые пятна от синяков, темные круги под глазами, какой-то серый цвет лица…
Лукерья как-то дико вскрикнула, но Никита уже за волосы тащил ее по земле, нанося страшные удары правой
рукой прямо по лицу. Посыпалась мужицкая крупная брань и вопли беззащитной жертвы, но Зайчиха не тронулась с места, чтобы защитить сноху, потому что этим нарушилось бы священнейшее право всех мужей от одного полюса до другого.
О прелестях казенного золотого дела мы считаем излишним говорить, потому что чужими
руками хорошо только жар загребать; наша экономическая политика идет к погашению этого режима доброго старого времени, когда нагревали
руки около казенного козла всесильные горные инженеры.
Еще раз заметьте, что не только весь каторжный труд золотого дела выносит старатель на своих плечах, но и весь его риск, а капиталисты отдуваются за свои 150 % одними гербовыми листами рублевого достоинства, шнуровыми книгами и канцелярской обстановкой, не рискуя ни одной копейкой и не марая
рук работой.
Новый устав о золотопромышленности делает шаг вперед от порядков доброго старого времени, когда золотое дело являлось привилегией казны и было огорожено зеленой улицей из шпицрутенов, но другой
рукой он создает более сильные привилегии, которые не нуждаются даже в шпицрутенах.
Но это только отрицательная сторона в деятельности правительства по отношению к золотому делу, только, laisser faire — laisser passer; если бы правительство действительно хотело поднять золотое дело до своего естественного максимума, то оно не стало бы создавать привилегий капитализму, а, наоборот, позаботилось бы о тех мозолистых, покрытых потом
руках, которые добывают это золото из земли.
Против старателей существует громадное предубеждение, как против хищников по преимуществу, которые являются язвой на золотом деле и составляют вопрос государственной важности, но развяжите
руки этой темной, пугающей капиталистов силе, и обвинение в хищничестве и других пороках падет силою вещей.
Федя долго рассказывал про подвиги Бучинского и старателей, жаловался на слабые времена и постоянно вспоминал про Аркадия Павлыча. Пересел на травку, на корточки, и не уходил; ему, очевидно, что-то хотелось еще высказать, и он ждал только вопроса. Сняв с головы шляпу, старик долго переворачивал ее в
руках, а потом проговорил...
А какой хозяин — все своими
руками умел сделать: и за столяра, и за каменщика, и за сапожника.
Вбил в стену два гвоздя, поставил дьяконицу к стене и прикрутил ей
руки к гвоздям веревкой.
Ночью Карнаухов и Федя уехали с прииска; Карнаухов все время не поднимал головы и только раз попросил напиться воды. Дьякон Органов остался на прииске, и Бучинский столкал его с своих
рук в землянку Ароматова; последний был очень рад такой находке и с торжеством увел своего постояльца.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на
руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
Мы вышли. На лужайке, перед крыльцом, столпилось человек десять; Аксинья держала в
руках железный фонарь, и в его колебавшемся слабом свете люди двигались как тени.
Прежде всего мне бросилась в глаза длинная фигура Никиты Зайца, растянутая по траве;
руки были скручены назади, на лице виднелись следы свежей крови. Около него сидели два мужика: один с черной окладистой бородой, другой — лысый; они тоже были связаны по
рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
— Врешь, старый пес, — хриплым голосом кричал лысый мужик, дергая связанными
руками. — Твои же штегеря нам подкинули золото… Ты вор, а не мы!..