Неточные совпадения
В первое мгновение Зыков не поверил и
только посмотрел удивленными глазами на Кишкина, не врет ли старая конторская крыса, но тот говорил с такой уверенностью,
что сомнений не могло быть. Эта весть поразила старика, и он смущенно пробормотал...
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а
только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое,
что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся… Их
только помани. Народ отпетый.
Наступила неловкая пауза. Котелок с картофелем был пуст. Кишкин несколько раз взглядывал на Зыкова своими рысьими глазками, точно
что хотел сказать, и
только жевал губами.
Рабочие, конечно, рискуют, но таков уж русский человек,
что везде подставляет голову,
только бы не сделать лишнего шага.
— Да ты
что испугался-то? — смеялся Кишкин. — Ведь не под суд отдаю тебя, а
только в свидетели…
— И
что только будет? В том роде, как огромадный пожар… Верно тебе говорю… Изморился народ под конпанией-то, а тут нá, работай где хошь.
Из всей семьи Родион Потапыч любил
только младшую дочь Федосью, которой уже было под двадцать,
что по-балчуговски считалось уже девичьей старостью: как стукнет двадцать годков, так и перестарок.
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и
только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе и пришел домой
только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так
что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а
только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Ну-ну, не ври, коли не умеешь! — оборвал его Мыльников. — Небось в гости к богоданному зятю поехал?.. Ха-ха!.. Эх вы, раздуй вас горой: завели зятя.
Только родню срамите… А
что, дорогой тестюшка каково прыгает?..
Гостей едва выпроводили. Феня горько плакала. Что-то там будет, когда воротится домой грозный тятенька?.. А эти пьянчуги
только ее срамят… И зачем приезжали, подумаешь: у обоих умок-то ребячий.
Сама Устинья Марковна чувствовала
только одно:
что у нее вперед и язык немеет, и ноги подкашиваются.
Устинья Марковна так и замерла на месте. Она всего ожидала от рассерженного мужа, но
только не проклятия. В первую минуту она даже не сообразила,
что случилось, а когда Родион Потапыч надел шубу и пошел из избы, бросилась за ним.
— Было бы из
чего набавлять, Степан Романыч, — строго заметил Зыков. — Им сколько угодно дай — все возьмут… Я
только одному дивлюсь,
что это вышнее начальство смотрит?.. Департаменты-то на
что налажены? Все дача была казенная и вдруг будет вольная. Какой же это порядок?.. Изроют старатели всю Кедровскую дачу, как свиньи, растащат все золото, а потом и бросят все… Казенного добра жаль.
—
Что же, пожалуй, я могу съездить в Тайболу, — предложил Карачунский, чтобы хоть чем-нибудь угодить старику. —
Только едва ли будет успех… Или приглашу Кожина сюда. Я его знаю немного.
Даже сам Родион Потапыч не понимал своего главного начальника и если относился к нему с уважением, то исключительно
только по традиции, потому
что не мог не уважать начальства.
—
Что же, мы всегда готовы помириться… — бойко ответил Кожин, встряхивая напомаженными волосами. —
Только из этого ничего не выйдет: Степан Романыч карактерный старик, ни в какой ступе не утолчешь…
Но
что поделаешь, когда и тут приходилось
только сводить концы с концами, потому
что компания требовала
только дивидендов и больше ничего знать не хотела, да и главная сила Балчуговских промыслов заключалась не в жильном золоте, а в россыпном.
С появлением баушки Лукерьи все в доме сразу повеселели и
только ждали, когда вернется грозный тятенька. Устинья Марковна боялась, как бы он не проехал ночевать на Фотьянку, но Прокопию по дороге кто-то сказал,
что старика видели на золотой фабрике. Родион Потапыч пришел домой
только в сумерки. Когда его в дверях встретила баушка Лукерья, старик все понял.
— Ох, и не говори, Родион Потапыч! У нас на Фотьянке тоже мужики пируют без утыху…
Что только и будет, как жить-то будут. Ополоумели вконец… Никакой страсти не стало в народе.
Обыкновенно, там, в Расее-то, и слыхом не слыхали,
что такое есть каторга, а
только словом-то пугали: «Вот приведут в Сибирь на каторгу, так там узнаете…» И у меня сердце екнуло, когда завиделся завод, а все-таки я потихоньку отвечаю Марфе Тимофеевне: «Погляди, глупая, вон церковь-то…
Знал он дело на редкость, и в трудных случаях Родион Потапыч советовался
только с ним, потому
что горных инженеров и самого Карачунского в приисковом деле в грош не ставил.
Он очень полюбил молодого Зыкова и устроил так,
что десятилетняя каторга для него была не в каторгу, а в обыкновенную промысловую работу, с той разницей,
что только ночевать ему приходилось в остроге.
Да
что только было тогда, теперь даже и вспоминать как-то странно, точно все это во сне привиделось.
Сестра Лукерья избежала этого секретного дела
только потому,
что Антона Лазарича вовремя успели зарезать.
Совещания составлявшейся компании не представляли тайны ни для кого, потому
что о Мутяшке давно уже говорили как о золотом дне, и все мечтали захватить там местечко, как
только объявится Кедровская дача свободной.
Сложился целый ряд легенд о золоте на Мутяшке, вроде того,
что там на золоте положен большой зарок, который не действует
только на невинную девицу, а мужику не дается.
Рассказывали о каких-то беглых, во времена еще балчуговской каторги, которые скрывались в Кедровской даче и первые «натакались» на Мутяшку и простым ковшом намыли столько, сколько
только могли унести в котомках,
что потом этих бродяг, нагруженных золотом, подкараулили в Тайболе и убили.
Только дошел он до Мутяшки, ударил где-то на мысу ширп, и
что бы ты думал, братец ты мой?..
Да и на эту рабочую силу был плохой расчет, потому
что и эти отбросы ждали
только первого мая.
Только и радости было,
что одна церковь, когда каторгу отбывали.
— Тогда другой разговор…
Только старые люди сказывали,
что свинья не родит бобра. Понадеялась ты на любовные речи своего Акинфия Назарыча прежде времени…
— Вот
что, друг милый, — заговорил Петр Васильич, — зачем ты приехал — твое дело, а
только смотри, чтобы тихо и смирно. Все от матушки будет: допустит тебя или не допустит. Так и знай…
— Вот
что, Илья Федотыч, — заговорил Кишкин деловым тоном, — теперь уж поздно нам с тобой разговаривать. Сейчас
только от прокурора.
Старуха сдалась, потому
что на Фотьянке деньги стоили дорого. Ястребов действительно дал пятнадцать рублей в месяц да еще сказал,
что будет жить
только наездом. Приехал Ястребов на тройке в своем тарантасе и произвел на всю Фотьянку большое впечатление, точно этим приездом открывалась в истории кондового варнацкого гнезда новая эра. Держал себя Ястребов настоящим барином и сыпал деньгами направо и налево.
— А я тебе вот
что скажу, Никита Яковлевич, — ответила старуха, — жить живи себе на здоровье, а
только боюсь я…
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся —
только и всего. Не положил — не ищи… А у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома будет, ежели с умом… Напрасно ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того,
что время убьете да прохарчитесь…
Я его совсем не знаю, а
только стороной слыхивал,
что какой-то Кишкин служил у нас на промыслах».
В крайнем случае Рублиха могла обойтись тысяч в восемьдесят, потому
что машины и шахтовые приспособления перевозились с Краюхина увала, а Спасо-Колчеданская жила оказывалась «холостой», так
что ее оставили
только до осени.
— Ужо будет летом гостей привозить на Рублиху —
только его и дела, — ворчал старик, ревновавший свою шахту к каждому постороннему глазу. — У другого такой глаз,
что его и близко-то к шахте нельзя пущать… Не больно-то любит жильное золото, когда зря лезут в шахту…
Всего больше боялся Зыков,
что Оников привезет из города барынь, а из них выищется какая-нибудь вертоголовая и полезет в шахту: тогда все дело хоть брось. А
что может быть другое на уме у Оникова, который
только ест да пьет?.. И Карачунский любопытен до женского полу,
только у него все шито и крыто.
Ничего не мог поделать следователь
только с Зыковым, который стоял на своем,
что ничего не знает.
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но все дело так же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский уезжал,
что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского
только у экипажа, когда тот садился.
Но Феня так ласково посмотрела на него,
что Карачунский
только махнул рукой.
Дело в том,
что Мыльников сбежал окончательно, обругав всех на
чем свет стоит, а затем Петр Васильич бывал
только «находом» — придет, повернется денек и был таков.
Известие о бегстве Фени от баушки Лукерьи застало Родиона Потапыча в самый критический момент, именно когда Рублиха выходила на роковую двадцатую сажень, где должна была произойти «пересечка». Старик был так увлечен своей работой,
что почти не обратил внимания на это новое горшее несчастье или
только сделал такой вид,
что окончательно махнул рукой на когда-то самую любимую дочь. Укрепился старик и не выдал своего горя на посмеянье чужим людям.
Мыльников являлся в кабак по нескольку раз в день и рассказывал такие несообразности,
что даже желавшие ему верить должны были
только качать головой.
— Андрону Евстратычу!.. — кричал Мыльников, размахивая шапкой. —
Что больно скукожился? Хошь денег? Вот
только четвертной билет разменяю в заведении.
—
Только товар портишь, шваль! — ругался Петр Васильич. —
Что добыл, то и стравил конпании ни за грош… По полтора рубля за золотник получаешь. Ах, дурак Мыльников… Руки бы тебе по локоть отрубить… утопить… дурак, дурак! Нашел жилку и молчал бы, а то растворил хайло: «Жилку обыскал!» Да не дурак ли?.. Язык тебе, подлому, отрезать…
Карачунский знал,
что Феня уйдет от него сейчас же, как
только заметит,
что она лишняя в этом доме.
Все это было очень рискованно, и Карачунский знал,
что Оников уже интригует против него, но это
только усилило его упрямство.