Неточные совпадения
Напустив на себя храбрости, Яша
к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе и
пришел домой только
к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
Ермошка любил, когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников, и они чуть не свалились вместе с седлом. Этот маленький эпизод несколько освежил их, и они опять запели во все горло про сибирского генерала. Только подъезжая
к Балчуговскому заводу, Яша начал
приходить в себя: хмель сразу вышибло. Он все чаще и чаще стал пробовать свой затылок…
—
К твоей милости
пришел, Степан Романыч… Не откажи, будь отцом родным! На тебя вся надежа…
— Бывал он и у нас в казарме…
Придет, поглядит и молвит: «Ну, крестницы мои, какое мне от вас уважение следует? Почитайте своего крестного…» Крестным себя звал. Бабенки улещали его и за себя, и за мужиков, когда
к наказанию он выезжал в Балчуги. Страшно было на него смотреть на пьяного-то…
После Пасхи Мыльников частенько стал
приходить в кабак вместе с Яшей и Кишкиным. Он требовал прямо полуштоф и распивал его с приятелями где-нибудь в уголке. Друзья вели какие-то таинственные душевные беседы, шептались и вообще чувствовали потребность в уединении. Раз, пошатываясь, Мыльников пошел
к стойке и потребовал второй полуштоф.
— Ничего, пусть поволнуются… — успокаивал Карачунский. — По крайней мере, теперь не будет на нас жалоб, что мы тесним работами, мало платим и обижаем.
К нам-то
придут, поверь…
— Старатели будут, конечно, воровать золото на новых промыслах, а мы будем его скупать… Новые золотопромышленники закопают лишние деньги в Кедровской даче, а рабочие
к нам же и
придут. Уцелеет один Ястребов и будет скупать наше золото, как скупал его и раньше.
— Ох, не спрашивай… Канпанятся они теперь в кабаке вот уж близко месяца, и конца-краю нету. Только что и будет… Сегодня зятек-то твой, Тарас Матвеич,
пришел с Кишкиным и сейчас
к Фролке: у них одно заведенье. Ну, так ты насчет Фени не сумлевайся: отвожусь как-нибудь…
Так шло дело. Шахта была уже на двенадцатой сажени, когда из Фотьянки
пришел волостной сотник и потребовал штейгера Зыкова
к следователю. У старика опустились руки.
Из-за этих денег чуть не вышел целый скандал.
Приходил звать
к следователю Петр Васильич и видел, как Карачунский сунул Фене ассигнацию. Когда дверь затворилась, Петр Васильич орлом налетел на Феню.
— Не подходи ты ко мне близко-то, Тарас… — причитала Устинья Марковна. — Не до новостей нам… Как увидела тебя в окошко-то, точно у меня что оборвалось в середке. До смерти я тебя боюсь… С добром ты
к нам не
приходишь.
— Окся-то моя определилась
к баушке Лукерье, — проговорил наконец Мыльников, удушливо хихикая. — Сама, стерва,
пришла к ней…
Сам Ястребов не скупал золота прямо от старателей и гнал их в три шеи, если кто-нибудь
приходил к нему.
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились
к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не
пришел на ум?.. Ну, да все
к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Карачунский отвечал машинально. Он был занят тем, что припоминал разные случаи семейной жизни Родиона Потапыча, о которых знал через Феню, и
приходил все больше
к убеждению, что это сумасшедший, вернее — маньяк. Его отношения
к Яше Малому,
к Фене,
к Марье — все подтверждало эту мысль.
Он припоминал своих раскольничьих старцев, спасавшихся в пустыне, печальные раскольничьи «стихи», сложенные вот по таким дебрям, и ему начинал казаться этот лес бесконечно родным, тем старым другом,
к которому можно
прийти с бедой и найти утешение.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину
пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил
к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— А так, голубь мой сизокрылый… Не чужие, слава богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик скажи от меня… Я, брат, свою родню вот как соблюдаю.
Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь
к вороту вставай, хошь на отпорку. А в дудку не пущу, потому как не желаю обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу за ее развертной карахтер.
Именно в таком тревожном настроении раз утром приехал Мыльников на свою дудку. «Родственники» не ожидали его и мирно спали около огонька. Мыльников
пришел к вороту, наклонился
к отверстию дудки и крикнул...
Феня полетела в Балчуговский завод, но там все уже было кончено. Пакет и записку она представила уряднику, производившему предварительное дознание. Денег оказалось больше шести тысяч. Мыльников все эти две недели каждый день
приходил к Фене и ругался, зачем она отдала деньги.
— Да ты ошалел никак? Ступай
к своей-то Оксе и спроси ее, куда мне
приходить… Отпусти, медведь!
— Вот и
пришел… Нет ли у тебя какого средствия кровь унять да против опуха: щеку дует.
К фершалу стыдно ехать, а вы, бабы, все знаете… Может, и зубы на старое место можно будет вставить?
На пожарище Марья столкнулась носом
к носу с Ермошкой, который нарочно
пришел из Балчуговского завода, чтобы посмотреть на пожарище и на сгоревшую старуху…