Неточные совпадения
— Балчуговские сами
по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места:
по Суходойке-реке,
по Ипатихе,
по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика.
Одним словом, Палестина необъятная…
А Фролов-то
по двадцати тысяч в
один вечер проигрывал.
Отношения с жениной родней тоже были довольно натянуты, и Зыков делал исключение только для
одной тещи, в которой, кажется, уважал подругу своей жены
по каторге.
Была еще
одна дочь, самая старшая, Татьяна, которая в счет не клалась, потому что ушла замуж убегом за строгаля в Низах,
по фамилии Мыльникова.
Прокопий,
по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то деле, за все про все отдувайся он
один, а сами, чуть что, — и в кусты. Он напал на зятя с особенной энергией.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже надо рассудить:
один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка.
По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
— Что же вера? Все
одному Богу молимся, все грешны да Божьи… И опять не первая Федосья Родионовна
по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная
по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
Утром на другой день Карачунский послал в Тайболу за Кожиным и запиской просил его приехать
по важному делу вместе с женой. Кожин поставлял
одно время на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него
по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.
— И любезное дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо
по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
Когда Окся принесла водки и колбасы, твердой как камень, разговоры сразу оживились. Все пропустили
по стаканчику, но колбасу ел
один Кишкин да хозяин. Окся стояла у печки и не могла удержаться от смеха, глядя на них: она в первый раз видела, как едят колбасу, и даже отплюнула несколько раз.
Ну, так в допрежние времена, еще до Пугача,
один мужик из Тайболы ходил
по Кедровской даче и разыскивал тумпасы.
— Да разве на
одной Мутяшке золото-то? — выкрикивал Мыльников, качаясь на ногах. — Да сколько его хошь, золота:
по Худенькой,
по Малиновке,
по Генералке, а там Свистунья, Ледянка, Миляев мыс, Суходойка, Маякова слань. Бугры золота…
— Кабак тут не причина, маменька… Подшибся народ вконец, вот из последних и канпанятся
по кабакам. Все
одно за конпанией-то пропадом пропадать… И наше дело взять: какая нам такая печаль до Родиона Потапыча, когда с Ястребова ты в месяц цалковых пятнадцать получишь. Такого случая не скоро дождешься… В другой раз Кедровскую дачу не будем открывать.
Часто Кишкин
один ходил
по течению Мутяшки и высматривал новые места под заявки.
Но у Родиона Потапыча вообще не лежало почему-то сердце к этой Дернихе, хотя россыпь была надежная и,
по приблизительным расчетам, должна была дать в
одно лето около двадцати пудов золота.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же время Карачунский ездить на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не будет.
Одним словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать
по его приказу, благо немного он смыслит в деле.
— Не Ермошка, так другой выищется… На Фотьянке теперь народу видимо-невидимо, точно праздник. Все фотьянские бабы лопатами деньги гребут: и постой держат, и харчи продают, и обшивают приисковых. За
одно лето сколько новых изб поставили. Всех вольное-то золото поднимает. А
по вечерам такое веселье поднимается… Наши приисковые гуляют.
— Много денег на Фотьянке было раньше-то… — смеялась Марья. — Богачи все жили, у всех-то вместе
одна дыра в горсти… Бабы фотьянские теперь в кумачи разрядились, да в ботинки, да в полушалки, а сами ступить не умеют по-настоящему. Смешно на них и глядеть-то: кувалды кувалдами супротив наших балчуговских.
— Вот что я тебе скажу, Родион Потапыч: и чего нам ссориться? Слава богу, всем матушки-земли хватит, а я из своих двадцати пяти сажен не выйду и вглубь дальше десятой сажени не пойду.
Одним словом,
по положению, как все другие прочие народы… Спроси, говорю, Степан-то Романыча!.. Благодетель он…
Но стоило выпить Никитушке
один стаканчик водки, как он делался совершенно другим человеком — пел песни, плясал, рассказывал все подробности своего заплечного мастерства и вообще разыгрывал кабацкого дурачка. Все знали эту слабость Никитушки и
по праздникам делали из нее род спорта.
— Ну, владай, твое счастье! — смеялся Ястребов. — У меня и без Мутяшки дела
по горло.
Один Ягодный чего стоит…
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал
по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его
по ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько
одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
— Отчего не добыть, да толку от этого не будет: все
одно — прииск
по контракту сейчас Кишкина. Кабы раньше…
И Кишкин, и баушка Лукерья, и Матюшка, и Петр Васильич знали только про себя, а между тем загалдела вся Фотьянка, как
один человек, точно пчелиный улей,
по которому ударили палкой.
Расчеты на Кедровскую дачу оправдались вполовину: летние работы помазали только
по губам, а зимой там оставался
один прииск Ягодный да небольшие шурфовки.
— Удавить их всех, а контору разнести в щепы! — кричал Матюшка в пьяном азарте. — Двух смертей не будет, а
одной не миновать. Да и Шишку
по пути вздернуть на первую осину.
Именно в этот момент точно из земли вырос над Карачунским верховой; его обдало горячее дыхание лошади, а в седле неподвижно сидел, свесившись на
один бок по-киргизски, Кожин.
Несмотря на самое тщательное прислушиванье, Карачунский ничего не мог различить: так же хрипел насос, так же лязгали шестерни и железные цепи, так же под полом журчала сбегавшая
по «сливу» рудная вода, так же вздрагивал весь корпус от поворотов тяжелого маховика. А между тем старый штейгер учуял беду… Поршень подавал совсем мало воды. Впрочем, причина была найдена сейчас же: лопнуло
одно из колен главной трубы. Старый штейгер вздохнул свободнее.
— Господин Карачунский, вы не могли, следовательно, не знать, что принимаете приисковый инвентарь только
по описи, не проверяя фактически, — тянул следователь, записывая что-то, — чем, с
одной стороны, вы прикрывали упущения и растраты казенного управления промыслами, а с другой — вводили в заблуждение собственных доверителей, в данном случае компанию.
— Не
по тому месту бьешь, Ермолай Семеныч, — жаловалась она. — Ты бы в самую кость норовил… Ох, в чужой век живу! А то страви чем ни на есть… Вон Кожин как жену свою изводит:
одна страсть.
Кедровская дача нынешнее лето из конца в конец кипела промысловой работой. Не было такой речки или ложка, где не желтели бы кучки взрытой земли и не чернели заброшенные шурфы, залитые водой. Все это были разведки, а настоящих работ поставлено было пока сравнительно немного.
Одни места оказались не стоящими разработки,
по малому содержанию золота, другие не были еще отведены в полной форме, как того требовал горный устав. Работало десятка три приисков, из которых
одна Богоданка прославилась своим богатством.
Разве
один он так-то волком бродит
по лесу?..
Окся умела починивать обувь и
одним этим ремеслом смело могла бы существовать на промыслах, где обувь — самое дорогое для рабочего, вынужденного работать в грязи и
по колена в воде.
— Жаль мне вас, Матвей, что вы задарма
по промыслам бродите… Ей-богу!.. А дело-то под носом… Мне все
одно, а я так, жалеючи, говорю. У Кишкина пустует Сиротка-то: вот бы ее взять? Верно тебе говорю…
В первое время все были как будто ошеломлены. Что же, ежели такие порядки заведутся, так и житья на промыслах не будет. Конечно, промысловые люди не угодники, а все-таки и
по человечеству рассудить надобно. Чаще и чаще рабочие вспоминали Карачунского и почесывали в затылках. Крепкий был человек, а умел где нужно и не видеть и не слышать. В кабаках обсуждался подробно каждый шаг Оникова, каждое его слово, и наконец произнесен был приговор, выражавшийся
одним словом...
Пока реформы нового управляющего не касались
одной шахты Рублихи, где по-прежнему «руководствовал»
один Родион Потапыч, и все с нетерпением ждали момента, когда встретятся старый штейгер и новый главный управляющий.
Старик вскарабкался на свалку добытого из шахты свежего «пустяка» и долго следил за Карачунским, как тот вышел за ограду шахты, как постоял на
одном месте, точно что-то раздумывая, а потом быстро зашагал в молодой лесок
по направлению к жилке Мыльникова.
— И чего ты привязался к Мутяшке, — наговаривал Ганька. — Вон
по Свистунье, сказывают, какое золото,
по Суходойке тоже… На
одну смывку с вашгерда
по десяти золотников собирают. Это на Свистунье, а на Суходойке опять самородки… Ледянка тоже в славу входит…
Петр Васильич вздрогнул, узнав
по голосу Мыльникова. Матюшка отскочил от него и сделал вид, что поправляет каменку. А Мыльников был не
один: с ним рядом стоял Ганька.
— Ну, раньше смерти не помрешь. Только не надо оборачиваться в таких делах… Ну, иду я, он за мной, повернул я в штрек, и он в штрек. В
одном месте надо на четвереньках проползти, чтобы в рассечку выйти, — я прополз и слушаю. И он за мной ползет… Слышно, как
по хрящу шуршит и как под ним хрящ-то осыпается. Ну, тут уж, признаться, и я струхнул. Главная причина, что без покаяния кончился Степан-то Романыч, ну и бродит теперь…
Таким образом, Марья торжествовала. Она обещала привезти Наташку и привезла. Кишкин,
по обыкновению, разыграл комедию: накинулся на Марью же и долго ворчал, что у него не богадельня и что всей Марьиной родни до Москвы не перевешать. Скоро этак-то ему придется и Тараса Мыльникова кормить, и Петра Васильича. На Наташку он не обращал теперь никакого внимания и даже как будто сердился. В этой комедии ничего не понимал
один Семеныч и ужасно конфузился каждый раз, когда жена цеплялась зуб за зуб с хозяином.
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился
один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей
по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.