Неточные совпадения
— А
не болтай глупостев, особливо чего
не знаешь. Ну, зачем пришел-то? Говори, а то мне некогда с тобой балясы точить…
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе и
пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего
не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
Ермошка любил, когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников, и они чуть
не свалились вместе с седлом. Этот маленький эпизод несколько освежил их, и они опять запели во все горло про сибирского генерала. Только подъезжая к Балчуговскому заводу, Яша начал
приходить в себя: хмель сразу вышибло. Он все чаще и чаще стал пробовать свой затылок…
— К твоей милости
пришел, Степан Романыч…
Не откажи, будь отцом родным! На тебя вся надежа…
С появлением баушки Лукерьи все в доме сразу повеселели и только ждали, когда вернется грозный тятенька. Устинья Марковна боялась, как бы он
не проехал ночевать на Фотьянку, но Прокопию по дороге кто-то сказал, что старика видели на золотой фабрике. Родион Потапыч
пришел домой только в сумерки. Когда его в дверях встретила баушка Лукерья, старик все понял.
— Понапрасну погинул, это уж что говорить! — согласилась баушка Лукерья, понукая убавившую шаг лошадь. — Одна девка-каторжанка издалась упрямая и чуть его
не зарезала, черкаска-девка… Ну,
приходит он к нам в казарму и нам же плачется: «Вот, — говорит, — черкаска меня ножиком резала, а я человек семейный…» Слезьми заливается. Как раз через три дня его и порешили, сердешного.
— На промыслах везде одни порядки, Родион Потапыч: ослабел народ, измалодушествовался… Главная причина: никакой народу страсти
не стало… В церковь
придешь: одни старухи. Вконец измотался народ.
— Ничего, пусть поволнуются… — успокаивал Карачунский. — По крайней мере, теперь
не будет на нас жалоб, что мы тесним работами, мало платим и обижаем. К нам-то
придут, поверь…
— Ох,
не спрашивай… Канпанятся они теперь в кабаке вот уж близко месяца, и конца-краю нету. Только что и будет… Сегодня зятек-то твой, Тарас Матвеич,
пришел с Кишкиным и сейчас к Фролке: у них одно заведенье. Ну, так ты насчет Фени
не сумлевайся: отвожусь как-нибудь…
Так Феня и осталась на Фотьянке. Баушка Лукерья несколько дней точно
не замечала ее:
придет в избу, делает какое-нибудь свое старушечье дело, а на Феню и
не взглянет.
— Вот что, Мыльников, валяй и ты в Фотьянку, — шепнул Кишкин, — может, скорее
придешь… Да
не заплутайся на Маяковой слани, где повертка на кордон.
Из-за этих денег чуть
не вышел целый скандал.
Приходил звать к следователю Петр Васильич и видел, как Карачунский сунул Фене ассигнацию. Когда дверь затворилась, Петр Васильич орлом налетел на Феню.
—
Не упомню,
не то сегодня,
не то вчера… Горюшко лютое, беда моя смертная
пришла, Устинья Марковна. Разделились мы верами, а во мне душа полымем горит… Погляжу кругом, а все красное. Ах, тоска смертная… Фенюшка, родная, что ты сделала над своей головой?.. Лучше бы ты померла…
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и
пришел объявиться, потому как дело это особенное. Дома ревут у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей
не стало…
Сам Ястребов
не скупал золота прямо от старателей и гнал их в три шеи, если кто-нибудь
приходил к нему.
— Нет… Я про одного человека, который
не знает, куда ему с деньгами деваться, а
пришел старый приятель, попросил денег на дело, так нет. Ведь
не дал… А школьниками вместе учились, на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
— Об ней об самой… Для чего мне деньги, когда я жизни своей постылой
не рад, ну, они и
придут ко мне.
«Вы меня
не звали и
не ждали, а вот я и
пришел…» Это вечная тайна жизни, которая умрет с последним человеком.
Это была ужасная ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно прошлого
не вернешь, а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который
приходит ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое дело!.. Жениться на Фене? Она первая
не согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери, на которой можно жениться и на которой
не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского, а решение вопроса ни на волос
не подвинулось вперед.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину
пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да лучше и
не надо.
Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
Результатом этой сцены было то, что враги очутились на суде у Карачунского. Родион Потапыч
не бывал в господском доме с того времени, как поселилась в нем Феня, а теперь
пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
— А так, голубь мой сизокрылый…
Не чужие, слава богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик скажи от меня… Я, брат, свою родню вот как соблюдаю.
Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь к вороту вставай, хошь на отпорку. А в дудку
не пущу, потому как
не желаю обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу за ее развертной карахтер.
Именно в таком тревожном настроении раз утром приехал Мыльников на свою дудку. «Родственники»
не ожидали его и мирно спали около огонька. Мыльников
пришел к вороту, наклонился к отверстию дудки и крикнул...
— Грабить меня
пришли?! — орал Кишкин. — Петр Васильич, побойся ты Бога, ежели людей
не стыдишься… Знаю я, по каким делам ты с уздой шляешься по промыслам!..
— Ко мне же
придешь, поклонишься своими деньгами, да я-то
не возьму… — бахвалился Кишкин. — Так будут у тебя лежать, а я тебе процент заплатил бы.
Не пито,
не едено огребала бы с меня денежки.
— Да все то же, Матюшка… Давно
не видались, а
пришел — и сказать нечего. Я уж за упокой собиралась тебя поминать… Жена у тебя, сказывают, на тех порах, так об ней заботишься?..
Наташка, завидевшая сердитого деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого
не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей
пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове. По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в избу, помолился в передний угол и присел на лавку.
Старики разговорились про старину и на время забыли про настоящее, чреватое непонятными для них интересами, заботами и пакостями. Теперь только поняла баушка Лукерья, зачем
приходил Родион Потапыч: тошно ему, а отвести душу
не с кем.