Неточные совпадения
Это была
большая деревянная изба с высоким коньком, тремя небольшими оконцами, до которых от земли
не достанешь рукой, и старинными шатровыми воротами с вычурной резьбой.
У себя дома Яша Малый
не мог распорядиться даже собственными детьми, потому что все зависело от дедушки, а дедушка относился к сыну с
большим подозрением, как и к Устинье Марковне.
— Бог
не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне с вами переговорить по тайности:
большое есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к тебе, Тарас, по пути заверну.
— А ты выдела требуй, Яша, — советовал Мыльников. — Слава богу, своим умом пора жить… Я бы так давно наплевал: сам
большой — сам маленький, и знать ничего
не хочу. Вот каков Тарас Мыльников!
— Перестань молоть! — оговаривала его старая Маремьяна. —
Не везде в задор да волчьим зубом, а мирком да ладком, пожалуй, лучше… Так ведь я говорю, сват —
большая родня?
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит на улицу?.. Пока
большие бабы судили да рядили, Наташка
не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как и следует сироте, и все ждала, когда вернется отец. Когда в передней избе поднялся крик, у ней тряслись руки и ноги.
Но что поделаешь, когда и тут приходилось только сводить концы с концами, потому что компания требовала только дивидендов и
больше ничего знать
не хотела, да и главная сила Балчуговских промыслов заключалась
не в жильном золоте, а в россыпном.
Он точно раз и навсегда замерз на своем промысловом деле да
больше и
не оттаял.
— А тебе какая печаль?.. Х-хе… Никто
не укажет Тарасу Мыльникову: сам
большой, сам маленький. А ты, Ермолай Семеныч, теперь надо мной шутки шутишь, потому как я шваль и
больше ничего…
Сложился целый ряд легенд о золоте на Мутяшке, вроде того, что там на золоте положен
большой зарок, который
не действует только на невинную девицу, а мужику
не дается.
Он все
больше и
больше наваливал работы на безответную девку, а когда она
не исполняла ее, хлестал ремнем или таскал за волосы. Окся
не жаловалась,
не плакала, и это окончательно выводило Тараса из себя.
— Баушка,
не мне тебя учить, а только
большой ответ ты принимаешь на себя…
— Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на свою голову. Так и твое дело. Ты еще
не успел подумать, а я уж все знаю. Пустой ты человек, и
больше ничего.
Ему приходилось делать
большие обходы, чтобы
не попасть на глаза Шишке, а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим ровным старческим шагом. Петр Васильич быстро утомился и даже вспотел. Наконец Мина остановился на краю круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.
Остальной мир
больше для нее
не существовал.
— Да ты
не путляй, Шишка! — разразился неожиданно Родион Потапыч, встряхнув своей
большой головой. — Разве я к вашему конторскому делу причастен? Ведь ты сидел в конторе тогда да писал, ты и отвечай…
Старуха, по-видимому, что-то заподозрила и вышла из избы с
большой неохотой. Феня тоже испытывала
большое смущение и
не знала, что ей делать. Карачунский прошелся по избе, поскрипывая лакированными ботфортами, а потом быстро остановился и проговорил...
Феня отрицательно покачала головой и тяжело вздохнула. Карачунский понял совершавшийся в ее душе перелом и
не стал
больше расспрашивать. Баушка Лукерья втащила самовар.
Последнее появление Яши сопровождалось
большой неприятностью. Забунтовала, к общему удивлению, безответная Анна. Она заметила, что Яша уже
не в первый раз все о чем-то шептался с Прокопием, и заподозрила его в дурных замыслах: как раз сомустит смирного мужика и уведет за собой в лес. Долго ли до греха? И то весь народ точно белены объелся…
— А что мамынька? — спрашивала Феня свое. — Ах, изболелось мое сердечушко, Тарас…
Не увижу я их, видно,
больше, пропала моя головушка…
Больше между ними
не было сказано ни одного слова.
Больше о Фене в зыковском доме ничего
не было сказано, точно она умерла.
Марья вышла с
большой неохотой, а Петр Васильич подвинулся еще ближе к гостю, налил ему еще наливки и завел сладкую речь о глупости Мыльникова, который «портит товар». Когда машинист понял, в какую сторону гнул свою речь тароватый хозяин, то отрицательно покачал головой. Ничего нельзя поделать. Мыльников, конечно, глуп, а все-таки никого в дудку
не пускает: либо сам спускается, либо посылает Оксю.
Марья терпеливо выслушала ворчанье и попреки старухи, а сама думала только одно: как это баушка
не поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо самой позаботиться о своей голове.
Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так и кружилась, даже дух захватывало.
Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только про себя и знают.
— Умненько я сделал, баушка? Комар носу
не подточит… Всех отвел и остался один, сам
большой — сам маленький.
— Ну, тогда придется идти к Ермошке.
Больше не у кого взять, — решительно заявил Кишкин. — Его счастье — все одно, рубль на рубль барыша получит
не пито —
не едено.
Ее удивило
больше всего то, что у баушки завелись какие-то дела с Кишкиным, тогда как раньше она и слышать о нем
не хотела, как о первом смутьяне и затейщике, сбивавшем с толку мужиков.
Выгнав зазнавшегося мальчишку, Карачунский долго
не мог успокоиться. Да, он вышел из себя, чего никогда
не случалось, и это его злило
больше всего. И с кем
не выдержал характера — с мальчишкой, молокососом. Положим, что тот сам вызвал его на это, но чужие глупости еще
не делают нас умнее. Глупо и еще раз глупо.
Да, она могла быть его любовницей, а
не женой, тем
больше не матерью его ребенка.
— Да и вообще все наши работы ничего
не стоят, потому что у нас нет денег на
большие работы.
— Позвольте, господин следователь, я этого совсем
не желал сказать и
не мог… Я хотел только объяснить, как происходят подобные вещи в
больших промышленных предприятиях.
Всего
больше Кишкин
не любил, когда на прииск приезжали гости, как тот же Ястребов. Знаменитый скупщик делал такой вид, что ему все равно и что он нисколько
не завидует дикому счастью Кишкина.
— Ох, помирать скоро, Андрошка… О душе надо подумать. Прежние-то люди
больше нас о душе думали: и греха было
больше, и спасения было
больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя взять: напал на деньги и съежился весь. Из пушки тебя
не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего
не возьмешь. И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались — и конец.
Она
не жаловалась,
не стонала,
не плакала, а только смотрела своими
большими глазами, как смертельно раненная птица.
— Я его
больше не люблю… — прошептала Феня в одну из таких молчаливых сцен.
Что возмущало Ермошку
больше всего, так это то, что Дарья переносила все побои как деревянная, —
не пикнет.
Все строгости реформы нового главного управляющего были похоронены под этим словом, и
больше никто
не боялся его и никто
не обращал внимания.
— Мне нужно серьезно поговорить… Я
не верю в эту шахту, но бросить сейчас дело, на которое затрачено
больше ста тысяч, я
не имею никакого права. Наконец, мы обязаны контрактом вести жильные работы… Во всяком случае я думаю расширить работы в этом пункте.
Тоже ведь и к деньгам
большую надо привычку иметь, а народ бедный, необычный, ну, осталось у него двадцать целковых — он и
не знает, что с ними делать.
— Медведь тоже с кобылой шутил, так одна грива осталась…
Большому черту
большая и яма, а вот ты Кишкину подражаешь для какой такой модели?.. Пусть только приедет, так я ему ноги повыдергаю. А денег он тебе
не отдаст…
С Кишкиным действительно случилась
большая перемена. Первое время своего богатства он ходил в своем старом рваном пальто и ни за что
не хотел менять на новое. Знакомые даже стыдили его. А потом вдруг поехал в город и вернулся оттуда щеголем, во всем новом, и первым делом к баушке Лукерье.
Старуха видеть
не могла ни того ни другого, а Наташка убивалась по ним, как
большая женщина.
—
Большим мужиком будешь, тогда меня кормить станешь, — говорила Наташка. — Зубов у меня
не будет, ходить я буду с костылем…
Ясно было только одно: на Фотьянке ему
больше не жить.
— И то сделает… Подсылала уж ко мне, — тихо проговорил Матюшка, оглядываясь. — А только мне она, Марья-то, совсем
не надобна, окромя того, чтобы вызнать, где ключи прячет Шишка… Каждый день, слышь, на новом месте. Потом Марья же сказывала мне, что он теперь зачастил
больше к баушке Лукерье и Наташку сватает.
— А у меня уж скоро Рублиха-то подастся… да. Легкое место сказать, два года около нее бьемся, и
больших тысяч это самое дело стоит. Как подумаю, что при Оникове все дело оправдается, так даже жутко сделается.
Не для его глупой головы удумана штука… Он-то теперь льнет ко мне, да мне-то его даром
не надо.
— А ты бы еще
больше болтала, глупая!.. Все из-за тебя… Ежели будут спрашивать, так и говори, что никого
не видала, а наболтала со страху.
Таким образом, Петр Васильич был объявлен вне закона. Даже
не собирали улик,
не допрашивали
больше Наташки: дело было ясно как день.
Эти две
больших неудачи отозвались в промысловом бюджете очень сильно, так что представленные Ониковым сметы
не получили утверждения и компания прекратила всякие работы за их невыгодностью.
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком
большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Вы, как я вижу,
не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак
не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам
больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я
не люблю людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь,
больше бы ничего и
не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.