Неточные совпадения
— Легкое
место сказать: Фотьянка… Три версты надо отмерить до Фотьянки. Ах, старый черт… Не сидится ему
на одном
месте.
Кишкин как-то укоризненно посмотрел
на сурового старика и поник головой. Да, хорошо ему теперь бахвалиться над ним, потому что и
место имеет, и жалованье, и дом полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей горячую картошку и передал ее гостю. Незавидное кушанье дома, а в лесу первый сорт: картошка так аппетитно дымилась, и Кишкин порядком-таки промялся. Облупив картошку и круто посолив, он проглотил ее почти разом. Зыков так же молча подал вторую.
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст.
На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие
места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью,
на Филькиной гари,
на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
В нем, по глубокому убеждению всей семьи и всех соседей, заключались несметные сокровища, потому что Родион Потапыч «ходил в штейгерах близко сорок лет», а другие наживали
на таких
местах состояние в два-три года.
С ловкостью настоящего дипломата он умел обходить этим окольным путем самые больные
места, хотя и вызывал строгий ропот таких фанатиков компанейских интересов, как старейший
на промыслах штейгер Зыков.
— Ну вот что, други мои милые, засиделась я у вас, — заговорила баушка Лукерья. — Стемнелось совсем
на дворе… Домой пора: тоже не близкое
место. Поволокусь как ни
на есть…
— Тьфу!.. — отплюнулся Родион Потапыч, стараясь не глядеть
на проклятое
место. — Вот, баушка, до чего мы с тобой дожили: не выходит народ из кабака… Днюют и ночуют у Ермошки.
Поравнявшись с кабаком, они замолчали, точно ехали по зачумленному
месту. Родион Потапыч несколько раз волком посмотрел
на кабацкую дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось
на расстоянии целой улицы, пока кабацкий глаз не скрылся из виду.
— Ступай, пожалуйся
на меня, пес! — кричал старик вдогонку лукавому рабу. — Я
на твое
место двадцать таких-то найду…
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания
на самом
месте работ; это было домашнее дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом
на страх другим.
— В кандалах выгнали
на работу, а
места по Мутяшке болотистые… лес…
На Маяковой слани партия Кишкина «затемнала», и пришлось брести в темноте по страшному
месту. Особенно доставалось несчастной Оксе, которая постоянно спотыкалась в темноте и несколько раз чуть не растянулась в грязь. Мыльников брел по грязи за ней и в критических
местах толкал ее в спину чернем лопаты.
Поднялся шум и гвалт… Матюшка без разговоров выворотил затыкинский столб и поставил
на его
место свой. Рабочие Затыкина бросились
на Матюшку. Произошла настоящая свалка, причем громче всех раздавался голос Мыльникова...
Хохот Ястребова заставил Кишкина опять схватить Оксю за руку и утащить ее в чащу. Мина Клейменый стоял
на одном
месте и крестился.
Кишкин пользовался горячим временем и, кроме заявки
на Миляевом мысу, поставил столбы в трех
местах по Мутяшке.
— А так…
Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может,
на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да год будет душу выматывать. Это уж не модель…
Место слияния Меледы и Балчуговки было низкое и болотистое, едва тронутое чахлым болотным леском. Родион Потапыч с презрением смотрел
на эту «чертову яму», сравнивая про себя красивый Ульянов кряж. Да и россыпное золото совсем не то что жильное. Первое он не считал почему-то и за золото, потому что добыча его не представляла собой ничего грандиозного и рискованного, а жильное золото надо умеючи взять, да не всякому оно дается в руки.
Карачунский с удивлением взглянул через плечо
на «здешнего хозяина», ничего не ответил и только сделал головой знак кучеру. Экипаж рванулся с
места и укатил, заливаясь настоящими валдайскими колокольчиками. Собравшиеся у избы мужики подняли Петра Васильича
на смех.
Он ударил кулаком по стулу и застонал, как раненый человек, которого неосторожно задели за больное
место. Марья смотрела
на Устинью Марковну, которая бессмысленно повторяла...
— Этакие бесстыжие глаза… — подивилась
на него старуха, качая головой. — То-то путаник-мужичонка!.. И сон у них у всех один: Окся-то так же дрыхнет, как колода. Присунулась до
места и спит… Ох, согрешила я! Не нажить, видно, мне другой-то Фени… Ах, грехи, грехи!..
На этот раз Мыльников ошибся. Пока он прохлаждался в кабаке, судьба Окси была решена: ее
место заняла сама любезная сестрица Марья Родионовна.
— Да ведь здесь компанейское
место, пес кудлатый!.. Ступай
на Краюхин увал: там ваше
место.
— Послушайте, Родион Потапыч, ведь мы попали
на так называемую блуждающую жилу? Это совершенно ясно… Мы бьемся над пустым
местом. Лучшее доказательство — шахта Мыльникова…
Никакие слова, доводы и убеждения здесь не могли иметь
места, раз человек попал
на эту мертвую точку.
Эта скромная и не поднимавшая голоса женщина молча собралась и отправилась прямо
на Ульянов кряж, где и накрыла мужа
на самом
месте преступления: он сидел около дудки и пил водку вместе с другими.
— Отодрать бы ее тогда
на этом самом
месте, — ответил старый каторжанин. — Небось сказала бы…
Поднялись разговоры о земельном наделе, как в других
местах, о притеснениях компании, которая собакой лежит
на сене, о других промыслах, где у рабочих есть и усадьбы, и выгон, и покосы, и всякое угодье, о посланных ходоках «с бумагой», о «члене», который наезжал каждую зиму ревизовать волостное правление.
В то время пока Карачунский все это думал и передумывал, его судьба уже была решена в глубинах главного управления компании Балчуговских промыслов: он был отрешен от должности, а
на его
место назначен молодой инженер Оников.
На Фоминой вековушка Марья сыграла свадьбу-самокрутку и
на свое
место привела Наташку, которая уже могла «отвечать за настоящую девку», хотя и выглядела тоненьким подростком. Баушку Лукерью много утешало то, что Наташка лицом напоминала Феню, да и характером тоже.
— Не по тому
месту бьешь, Ермолай Семеныч, — жаловалась она. — Ты бы в самую кость норовил… Ох, в чужой век живу! А то страви чем ни
на есть… Вон Кожин как жену свою изводит: одна страсть.
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой,
на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз… Да и
место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее
на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой летом работы было совсем мало.
— Ах, какое приятное
место! — восхищался Мыльников. — Только водку пить
на таком
месте…
Старательского своего заработка едва хватало
на прокорм, а там постоянные прогулы, потому что Матюшке не сиделось подолгу
на одном
месте.
Поработает артель неделю-другую
на прииске, а его и потянет куда-нибудь в другое
место, про которое наскажут с три короба.
На Сиротке была выстроена новая изба
на новом
месте, где были поставлены новые работы. Артель точно ожила. Это была своя настоящая работа — сами большие, сами маленькие. Пока содержание золота было невелико, но все-таки лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул
на себя важность. Матюшка уже два раза уходил
на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
Уцелевшим
на своих
местах прибавилось работы.
Старик вскарабкался
на свалку добытого из шахты свежего «пустяка» и долго следил за Карачунским, как тот вышел за ограду шахты, как постоял
на одном
месте, точно что-то раздумывая, а потом быстро зашагал в молодой лесок по направлению к жилке Мыльникова.
— Упыхается… Главная причина, что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за что похвалить, а суди
на волка — суди и по волку. Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело, как я погляжу. Жалились раньше, что работ нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, — кажется,
места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…
— И то сделает… Подсылала уж ко мне, — тихо проговорил Матюшка, оглядываясь. — А только мне она, Марья-то, совсем не надобна, окромя того, чтобы вызнать, где ключи прячет Шишка… Каждый день, слышь,
на новом
месте. Потом Марья же сказывала мне, что он теперь зачастил больше к баушке Лукерье и Наташку сватает.
Дух захватывает, глядя
на такую работу, не то что
на Сиротке, где копнуто там, копнуто в другом
месте, копнуто в третьем, а настоящего ничего.
До самого вечера Марья проходила в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и
место назначил —
на росстани, где от дороги в Фотьянку отделяется тропа
на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и встать утром
на брезгу. Лежит Марья рядом с мужем, а мысли бегут по дороге в Фотьянку, к росстани.
— Вот и пришел… Нет ли у тебя какого средствия кровь унять да против опуха: щеку дует. К фершалу стыдно ехать, а вы, бабы, все знаете… Может, и зубы
на старое
место можно будет вставить?
— Ну, раньше смерти не помрешь. Только не надо оборачиваться в таких делах… Ну, иду я, он за мной, повернул я в штрек, и он в штрек. В одном
месте надо
на четвереньках проползти, чтобы в рассечку выйти, — я прополз и слушаю. И он за мной ползет… Слышно, как по хрящу шуршит и как под ним хрящ-то осыпается. Ну, тут уж, признаться, и я струхнул. Главная причина, что без покаяния кончился Степан-то Романыч, ну и бродит теперь…
Родион Потапыч обошел подальше проклятое
место, гудевшее пьяными голосами, звуками гармоний, песнями и ораньем, спустился к Балчуговке и только ступил
на мост, как Ульянов кряж весь заалелся от зарева.
Марье пришлось прожить
на Фотьянке дня три, но она все-таки не могла дождаться баушкиных похорон. Да надо было и Наташку поскорее к
месту пристроить.
На Богоданке-то она и всю голову прокормит, и пользу еще принесет. Недоразумение вышло из-за Петруньки, но Марья вперед все предусмотрела. Ей было это даже
на руку, потому что благодаря Петруньке из девчонки можно было веревки вить.
На Рублихе пока сделана была передышка. Работала одна паровая машина, да неотступно оставался
на своем
месте Родион Потапыч. Он, добившись цели, вдруг сделался грустным и задумчивым, точно что потерял. С ним теперь часто дежурил Матюшка, повадившийся
на шахту неизвестно зачем. Раз они сидели вдвоем в конторке и молчали. Матюшка совершенно неожиданно рухнул своим громадным телом в ноги старику, так что тот даже отскочил.
«За твой, — грит, — грех помираю!» И так мне стало тошно с того самого время: легче вот руки наложить
на себя…
места не найду…
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких
местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку
на Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.