Неточные совпадения
— А
дело есть, Родион Потапыч. И немаленькое дельце. Да… А ты тут старателей зоришь?
За ними,
за подлецами, только не посмотри…
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как пить дадут. Ты их только помани… Теперь
за ними не уследишь
днем с огнем, а тогда и подавно! Только, я думаю, — прибавил он, — врешь ты все…
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя на улицу и долго стоял
за воротами, — стоял и крестился, охваченный радостным чувством. Что же, в самом-то
деле, достаточно всякого горя та же Фотьянка напринималась: пора и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит, а тут компания насела и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то
деле,
за все про все отдувайся он один, а сами, чуть что, — и в кусты. Он напал на зятя с особенной энергией.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино
дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько не боюсь!..
Вошла Феня, высокая и стройная девушка, конфузившаяся теперь своего красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела
за эти
дни и пугливо смотрела на брата и на зятя своими большими серыми глазами, опушенными такими длинными ресницами.
— Он
за баб примется, — говорил Мыльников, удушливо хихикая. — И достанется бабам… ах как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть… Вот это какое
дело, Яша!
«Банный
день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не было зятя, первыми шли в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром,
за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то есть девки, которые вообще
за людей не считались.
— Уж и что мы наделали!.. Феня-то сбежала в Тайболу…
за кержака,
за Акиньку Кожина… Третий
день пошел…
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал
за ним на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас
за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но
дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
Утром на другой
день Карачунский послал в Тайболу
за Кожиным и запиской просил его приехать по важному
делу вместе с женой. Кожин поставлял одно время на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.
Отец Акакий уже знал, в чем
дело, и опять не знал, что посоветовать. Конечно, воротить Феню можно, но к чему это поведет: сегодня воротили, а завтра она убежит. Не лучше ли пока ее оставить и подействовать на мужа: может, он перейдет из-за жены в православие.
Дальше в избушке поднялся такой шум, что никто и ничего не мог разобрать. Окся успела слетать
за второй четвертью и на закуску принесла соленого максуна. Пока другие пили водку, она успела стащить половину рыбы и
разделила братьям и матери, сидевшим в холодных сенях.
Ровно через неделю Кожин разыскал, где была спрятана Феня, и верхом приехал в Фотьянку. Сначала, для отвода глаз, он завернул в кабак, будто собирается золото искать в Кедровской даче. Поговорил он кое с кем из мужиков, а потом послал
за Петром Васильичем. Тот не заставил себя ждать и, как увидел Кожина, сразу смекнул, в чем
дело. Чтобы не выдать себя, Петр Васильич с час ломал комедию и сговаривался с Кожиным о золоте.
От прокурора Кишкин прошел в горное правление, в так называемый «золотой стол»,
за которым в свое время вершились большие
дела.
— Кабак тут не причина, маменька… Подшибся народ вконец, вот из последних и канпанятся по кабакам. Все одно
за конпанией-то пропадом пропадать… И наше
дело взять: какая нам такая печаль до Родиона Потапыча, когда с Ястребова ты в месяц цалковых пятнадцать получишь. Такого случая не скоро дождешься… В другой раз Кедровскую дачу не будем открывать.
— Может статься… Болотинка тут есть,
за Каленой горой, так не там ли это самое
дело вышло.
С другой стороны, он не верил ни одному слову Кишкина и, когда тот увел Оксю, потихоньку отправился
за ними, чтобы выследить все
дело.
— Что же это Мыльникова нет? — по нескольку раз в
день спрашивал Кишкин Петра Васильича. — Точно
за смертью ушел.
Мыльников явился через три
дня совершенно неожиданно, ночью, когда все спали. Он напугал Петра Васильича до смерти, когда потащил из балагана его
за ногу. Петр Васильич был мужик трусливый и чуть не крикнул караул.
Кривушок кончил скорее, чем предполагал. Его нашли мертвым около кабака. Денег при Кривушке не оказалось, и молва приписала его ограбление Фролке. Вообще все
дело так и осталось темным. Кривушка похоронили, а его жилку взяла
за себя компания и поставила здесь шахту Рублиху.
Верховный надзор
за работами на Дернихе принадлежал Зыкову, но он россыпным
делом интересовался мало, потому что увлекся новой шахтой.
Из
дела следователь видел, что Зыков — главный свидетель, и налег на него с особенным усердием, выжимая одно слово
за другим.
Феня ужасно перепугалась возникшей из-за нее ссоры, но все
дело так же быстро потухло, как и вспыхнуло. Карачунский уезжал, что было слышно по топоту сопровождавших его людей… Петр Васильич опрометью кинулся из избы и догнал Карачунского только у экипажа, когда тот садился.
— Сапоги со скрипом завел, пуховую шляпу — так петухом и расхаживает. Я как-то была, так он на меня, мамынька, и глядеть не хочет. А с баушкой Лукерьей у них из-за денег
дело до драки доходит: та себе тянет, а Петр Васильич себе. Фенька, конечно, круглая дура, потому что все им отдает…
— Кожин меня
за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и пришел объявиться, потому как
дело это особенное. Дома ревут у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не стало…
— Воду на твоей Оксе возить — вот это в самый раз, — ворчала старуха. — В два-то
дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня
за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
— А я с Кожиным цельных три
дня путался. Он
за воротами остался… Скажи ему, баушка, чтобы ехал домой. Нечего ему здесь делать… Я для родни в ниточку вытягиваюсь, а мне вон какая от вас честь. Надоело, признаться сказать…
Мыльников с намерением оставил до следующего
дня рассказ о том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья сама послала Оксю в кабак
за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
Слушал эти рассказы и Петр Васильич, но относился к ним совершенно равнодушно. Он отступился от матери, предоставив ей пользоваться всеми доходами от постояльцев. Будет Окся или другая девка — ему было все равно. Вранье Мыльникова просто забавляло вороватого домовладыку. Да и маменька пусть покипятится
за свою жадность… У Петра Васильича было теперь свое
дело, в которое он ушел весь.
День за работой, а вечером такой здоровый отдых около своего огонька в приятной беседе о разных разностях.
В самом
деле, он наживал с золотника двадцать копеек, а Ястребов
за здорово живешь сдавал в казну этот же золотник
за четыре рубля пятьдесят копеек и получал целый рубль.
Рабочих на Рублихе всего больше интересовало то, как теперь Карачунский встретится с Родионом Потапычем, а встретиться они были должны неизбежно, потому что Карачунский тоже начинал увлекаться новой шахтой и следил
за работой с напряженным вниманием. Эта встреча произошла на
дне Рублихи, куда спустился Карачунский по стремянке.
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег на
дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились, на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое
дело вот как знаю, потому как еще
за казной набил руку на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
Заручившись заключенным с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя времени, сейчас же отправились на Мутяшку.
Дело было в январе. Стояли страшные холода, от которых птица замерзала на лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно
за ним кто гнался по пятам.
— Не корыстное
дело, — ответил
за всех Турка.
За Кишкиным уже следили. Матюшка первый заподозрил, что
дело нечистое, когда Кишкин прикинулся больным и бросил шурфовку. Потом он припомнил, что Кишкин выплеснул пробу в шурф и не велел бить следующих шурфов по порядку. Вообще все поведение Кишкина показалось ему самым подозрительным. Встретившись в кабаке Фролки с Петром Васильичем, Матюшка спросил про Кишкина, где он ночует сегодня. Слово
за слово — разговорились. Петр Васильич носом чуял, где неладно, и прильнул к Матюшке, как пластырь.
Дело вышло из-за какого-то пятачка прибавки конным рабочим, жаловавшимся на дороговизну овса, но Оников уперся как пень и нанял двух посторонних рабочих.
Карачунский, вместо ответа, спустился в старательскую яму, из-за которой вышло все
дело, осмотрел работу и, поднявшись наверх, сказал...
Когда сидели в столовой
за самоваром, Ганька подал полученное из города письмо и повестку от следователя по особо важным
делам.
— Ах, Марья Родивоновна: бойка, да речиста, да увертлива… Быть, видно, по-твоему. Только умей ухаживать
за стариком… по-настоящему. Нарочно горенку для тебя налажу: сиди в ней канарейкой. Вот только парень-то… ну, да это твое девичье
дело. Уластила старика, егоза…
Когда баушка Лукерья получила от Марьи целую пригоршню серебра, то не знала, что и подумать, а девушка нарочно отдала деньги при Кишкине, лукаво ухмыляясь: «Вот-де тебе и твоя приманка, старый черт». Кое-как сообразила старуха, в чем
дело, и только плюнула. Она вообще следила
за поведением Кишкина, особенно
за тем, как он тратил деньги, точно это были ее собственные капиталы.
— Себя соблюдаешь, — решил Петр Васильич. — А Шишка, вот погляди, сбрендит… Он теперь отдохнул и первое
дело за бабой погонится, потому как хоша и не настоящий барин, а повадку-то эту знает.
К общему удивлению, Окся заступилась
за отца и обругала Петра Васильича. Не его
дело соваться в чужие
дела. Знал бы свои весы, пока в тюрьму вместе с Кожиным не посадили. Хорошее ремесло тоже выискал.
— Ты вот куда метнул… Ну, это, брат, статья неподходящая. Мы своим горбом золото-то добываем… А
за такие
дела еще в Сибирь сошлют.
Скоро все
дело разъяснилось. Петр Васильич набрал у старателей в кредит золота фунтов восемь да прибавил своего около двух фунтов и хотел продать его
за настоящую цену помимо Ястребова. Он давно задумал эту операцию, которая дала бы ему прибыли около двух тысяч. Но в городе все скупщики отказались покупать у него все золото, потому что не хотели ссориться с Ястребовым: у них рука руку мыла. Тогда Петр Васильич сунулся к Ермошке.
Старик не подавал никакого признака беспокойства или волнения и вел свою работу с прежним ожесточением, точно боялся
за каждый новый
день.
Встреча произошла рано утром, когда Родион Потапыч находился на
дне шахты. Сверху ему подали сигнал. Старик понял, зачем его вызывают в неурочное время. Оников расхаживал по корпусу и с небрежным видом выслушивал какие-то объяснения подштейгера, ходившего
за ним без шапки. Родион Потапыч не торопясь вылез из западни, снял шапку и остановился. Оников мельком взглянул на него, повернулся и прошел в его сторожку.
Как теперь, видел Родион Потапыч своего старого начальника, когда он приехал
за три
дня и с улыбочкой сказал: «Ну, дедушка, мне три
дня осталось жить — торопись!» В последний роковой
день он приехал такой свежий, розовый и уже ничего не спросил, а глазами прочитал свой ответ на лице старого штейгера.
— Упыхается… Главная причина, что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не
за что похвалить, а суди на волка — суди и по волку. Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это
дело, как я погляжу. Жалились раньше, что работ нет, делянками притесняют, ну, открылась Кедровская дача, — кажется, места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…