Неточные совпадения
Он ночевал на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером
уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него
было самым боевым временем: нужно
было все работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
Была еще одна дочь, самая старшая, Татьяна, которая в счет не клалась, потому что
ушла замуж убегом за строгаля в Низах, по фамилии Мыльникова.
Детей у них не
было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал, как
ушла Феня из дому убегом, то развел только руками и проговорил...
— Да ты послушай дальше-то! — спорил Мыльников. — Следователь-то прямо за горло… «Вы, Тарас Мыльников, состояли шорником на промыслах и должны знать, что жалованье выписывалось пятерым шорникам, а в получении расписывались вы один?» — «Не подвержен я этому, ваше высокородие, потому как я неграмотный, а кресты ставил — это
было…» И пошел пытать, и пошел мотать, и пошел вертеть, а у меня поджилки трясутся. Не помню, как я и
ушел от него, да прямо сюда и стриганул… Как олень летел!
Появление отца для Наташки
было настоящим праздником. Яша Малый любил свое гнездо какой-то болезненной любовью и ужасно скучал о детях. Чтобы повидать их, он должен
был сделать пешком верст шестьдесят, но все это выкупалось радостью свиданья. И Наташка, и маленький Петрунька так и повисли на отцовской шее. Особенно ластилась Наташка, скучавшая по отце более сознательно. Но Яша точно стеснялся радоваться открыто и потихоньку
уходил с ребятишками куда-нибудь в огород и там пестовал их со слезами на глазах.
В сущности, бабы
были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы
уйти с фабрики на вольную работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она
ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной
было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
У Карачунского слово
было законом, и Мыльников
ушел бы ни с чем, но, когда Карачунский проходил к себе в кабинет, его остановила Феня.
Слушал эти рассказы и Петр Васильич, но относился к ним совершенно равнодушно. Он отступился от матери, предоставив ей пользоваться всеми доходами от постояльцев.
Будет Окся или другая девка — ему
было все равно. Вранье Мыльникова просто забавляло вороватого домовладыку. Да и маменька пусть покипятится за свою жадность… У Петра Васильича
было теперь свое дело, в которое он
ушел весь.
— А черт с ней и с дудкой!.. Через этот самый «пустяк» и с диомидом не пролезешь. Глыбко
ушла жила… Должно полагать, спьяну наврал проклятый Кривушок, не тем
будь помянут покойник.
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником, а денег все-таки не дал. Знаменитое дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что
ушло на предварительное рассмотрение горного департамента, а потом уже должно
было появиться на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть время, а там хоть трава не расти. На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина по плечу и проговорил...
Так Анна и
ушла ни с чем для первого раза, потому что муж
был не один и малодушно прятался за других. Оставалось выжидать случая, чтобы поймать его с глазу на глаз и тогда рассчитаться за все.
— Разве так работают… — говорил Карачунский, сидя с Родионом Потапычем на одном обрубке дерева. — Нужно
было заложить пять таких шахт и всю гору изрыть — вот это разведка. Тогда уж золото не
ушло бы у нас…
Вот о чем задумывался он, проводя ночи на Рублихе. Тысячу раз мысль проходила по одной и той же дороге, без конца повторяя те же подробности и производя гнетущее настроение. Если бы открыть на Рублихе хорошую жилу, то тогда можно
было бы оправдать себя в глазах компании и
уйти из дела с честью: это
было для него единственным спасением.
— Все
уйдут… — рассказывал Ераков. — Пусть чужестранных рабочих наймут. При Карачунском куда
было лучше… С понятием
был человек.
На Сиротке
была выстроена новая изба на новом месте, где
были поставлены новые работы. Артель точно ожила. Это
была своя настоящая работа — сами большие, сами маленькие. Пока содержание золота
было невелико, но все-таки лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул на себя важность. Матюшка уже два раза
уходил на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
Это враждебное чувство к собственному детищу проснулось в душе Родиона Потапыча в тот день, когда из конторки выносили холодный труп Карачунского. Жив бы
был человек, если бы не продала проклятая Рублиха. Поэтому он вел теперь работы с каким-то ожесточением, точно разыскивал в земле своего заклятого врага. Нет, брат, не
уйдешь…
— Ты слушай дальше-то: он от меня, а я за ним… Страшновато, а я уж пошел на отчаянность: что
будет. Завел он меня в одну рассечку да прямо в стену и
ушел в забой. Теперь понимаешь?
— Что мужики, что бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты на старости лет… От жадности и с сыном вздорила, а теперь оба плакать
будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно…
Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не
была червонная дама. (Поспешно
уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
Слесарша (
уходя).Не позабудь, отец наш!
будь милостив!
— Нет. Он в своей каморочке // Шесть дней лежал безвыходно, // Потом
ушел в леса, // Так
пел, так плакал дедушка, // Что лес стонал! А осенью //
Ушел на покаяние // В Песочный монастырь.
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером //
Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как
выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно
быть, богатырь».
— Филипп на Благовещенье //
Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.