Неточные совпадения
В те поры отсечь бы мне
руки, да и то мало.
— А дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо было, когда ты
в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься…
В чьем дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
Устинья Марковна под строжайшим секретом от мужа раза два
в год навещала Татьяну, хотя это и самой ей было
в тягость, потому что плохо жилось непокорной дочери, — муж попался «карахтерный», под пьяную
руку совсем буян, да и зашибал он водкой все чаще и чаще.
— И
в Тайболу съезжу! — горячился Яша, размахивая
руками. — Я этих кержаков
в бараний рог согну… «Отдавайте Федосью назад!» Вот и весь сказ… У меня, брат, не отвертишься.
Изба была оклеена обоями на городскую
руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней избы небольшая дверка вела
в заднюю маленьким теплым коридорчиком.
Она всхлипнула и закрыла лицо
руками.
В коридоре за дверью слышалось осторожное шушуканье, а потом показался сам Акинфий Назарыч, плотный и красивый молодец, одетый по-городски
в суконный пиджак и брюки навыпуск.
У ворот избы Тараса действительно сидел Кишкин, а рядом с ним Окся. Старик что-то расшутился и довольно галантно подталкивал свою даму локтем
в бок. Окся сначала ухмылялась, показывая два ряда белых зубов, а потом, когда Кишкин попал локтем
в непоказанное место, с быстротой обезьяны наотмашь ударила его кулаком
в живот. Старик громко вскрикнул от этой любезности, схватившись за живот обеими
руками, а развеселившаяся Окся треснула его еще раз по затылку и убежала.
Родион Потапыч точно онемел: он не ожидал такой отчаянной дерзости ни от Яши, ни от зятя. Пьяные как стельки — и лезут с мокрым рылом прямо
в избу… Предчувствие чего-то дурного остановило Родиона Потапыча от надлежащей меры, хотя он уже и приготовил
руки.
В этот момент выскочила из задней избы Наташа и ухватила отца за
руку, да так и повисла.
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит на улицу?.. Пока большие бабы судили да рядили, Наташка не принимала
в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь
в уголке, как и следует сироте, и все ждала, когда вернется отец. Когда
в передней избе поднялся крик, у ней тряслись
руки и ноги.
Выгнав из избы дорогого зятя, старик долго ходил из угла
в угол, а потом велел позвать Якова. Тот сидел
в задней избе рядом с Наташей, которая держала отца за
руку.
— Ну, все равно, я его
в волости отдеру. Мочи не стало с ним, совсем от
рук отбился.
Ограничивающим условием при передаче громадных промыслов
в частные
руки было только одно, именно: чтобы компания главным образом вела разработку жильного золота, покрывая неизбежные убытки
в таком рискованном деле доходами с россыпного золота.
Так
в разговорах они незаметно выехали за околицу. Небо начинало проясняться. Низкие зимние тучи точно раздвинулись, открыв мигавшие звездочки. Немая тишина обступала кругом все. Подъем на Краюхин увал точно был источен червями. Родион Потапыч по-прежнему шагал рядом с лошадью, мерно взмахивая правой
рукой.
Он присел к столу, облокотился и, положив голову на
руку, крепко задумался. Семейные передряги и встреча с баушкой Лукерьей подняли со дна души весь накопившийся
в ней тяжелый житейский осадок.
Чья-то
рука изощряла остроумие над судьбой двух сестер, но они должны были отбыть положенные три года, а затем поступили
в разряд ссыльных и переселены были на Фотьянку.
— Да еще какой дурак-то: Бог счастья послал, а он его опять
в землю зарыл… Ему, подлецу,
руки по локоть отрубить, а самого
в воду. Дурак, дурак…
Эти слова точно пошатнули Кожина. Он сел на лавку, закрыл лицо
руками и заплакал. Петр Васильич крякнул, баушка Лукерья стояла
в уголке, опустив глаза. Феня вся побелела, но не сделала шагу.
В избе раздавались только глухие рыдания Кожина. Еще бы одно мгновение — и она бросилась бы к нему, но Кожин
в этот момент поднялся с лавки, выпрямился и проговорил...
Ввиду наступления первого мая поисковые партии сосредоточивались
в Фотьянке, потому что отсюда до грани Кедровской дачи было
рукой подать, то есть всего верст двенадцать.
Окся неожиданно захохотала прямо
в лицо Кишкину, а когда он замахнулся на нее, так толкнула его
в грудь, что старик кубарем полетел на траву. Петр Васильич зажал рот, чтобы не расхохотаться во все горло, но
в этот момент за его спиной раздался громкий смех. Он оглянулся и остолбенел: за ним стоял Ястребов и хохотал, схватившись
руками за живот.
Хохот Ястребова заставил Кишкина опять схватить Оксю за
руку и утащить ее
в чащу. Мина Клейменый стоял на одном месте и крестился.
Если бы была возможность, он захватил бы
в свои
руки всю Меледу со всеми притоками и никому не уступил бы вершка, отцу родному.
— Было бы что скупать, — отъедается Ястребов, который
в карман за словом не лазил. — Вашего-то золота кот наплакал… А вот мое золото будет оглядываться на вас. Тот же Кишкин скупать будет от моих старателей… Так ведь, Андрон Евстратыч? Ты ведь еще при казне набил
руку…
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же время Карачунский ездить на Дерниху чуть не каждый день, а тут от Фотьянки
рукой подать: и двух верст не будет. Одним словом, не хочет, а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать по его приказу, благо немного он смыслит
в деле.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она
в изумлении раскрыла рот, замахала
руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин стоял у порога и смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Известие о бегстве Фени от баушки Лукерьи застало Родиона Потапыча
в самый критический момент, именно когда Рублиха выходила на роковую двадцатую сажень, где должна была произойти «пересечка». Старик был так увлечен своей работой, что почти не обратил внимания на это новое горшее несчастье или только сделал такой вид, что окончательно махнул
рукой на когда-то самую любимую дочь. Укрепился старик и не выдал своего горя на посмеянье чужим людям.
Итак, все ресурсы были исчерпаны вконец. Оставалось ждать долгую зиму, сидя без всякого дела. На Кишкина напало то глухое молчаливое отчаяние, которое известно только деловым людям, когда все их планы рушатся.
В таком именно настроении возвращался Кишкин на свое пепелище
в Балчуговский завод, когда ему на дороге попал пьяный Кожин, кричавший что-то издали и размахивавший
руками.
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег на дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились, на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее
в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил
руку на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
—
Руку легкую надо на золото… — заметил
в раздумье Кожин, впадая опять
в свое полусонное состояние.
— Только уговор дороже денег, Андрон Евстратыч: увези меня с собой
в лес, а то все равно
руки на себя наложу. Феня моя, Феня… родная… голубка…
Мыльников для пущей важности везде ездил вместе с палачом Никитушкой, который состоял при нем
в качестве адъютанта. Это производило еще бо́льшую сенсацию, так как маршрут состоял всего из двух пунктов: от кабака Фролки доехать до кабака Ермошки и обратно. Впрочем, нужно отдать справедливость Мыльникову: он с первыми деньгами заехал домой и выдал жене целых три рубля. Это были первые деньги, которые получила
в свои
руки несчастная Татьяна во все время замужества, так что она даже заплакала.
Карачунский зашагал по столовой, заложив
руки в карманы.
Феня, например, не любила ездить с Агафоном, потому что стеснялась перед своим братом-мужиком своей сомнительной роли полубарыни, затем она любила ходить
в конюшню и кормить из
рук вот этих вяток и даже заплетала им гривы.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье бывает праздник.
В кои-то годы Господь счастья послал… А вы, любезная сестричка, выпейте лучше с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все ваше горе как
рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
Но Петр Васильич не ограничился этой неудачной попыткой. Махнув
рукой на самого Мыльникова, он обратил внимание на его сотрудников. Яшка Малый был ближе других, да глуп, Прокопий, пожалуй, и поумнее, да трус — только телята его не лижут… Оставался один Семеныч, который был чужим человеком. Петр Васильич зазвал его как-то
в воскресенье к себе, велел Марье поставить самовар, купил наливки и завел тихие любовные речи.
Родион Потапыч любил разговаривать с Оксей и даже советовался с ней относительно «рассечек»
в шахте, потому что у Окси была легкая
рука на золото.
В этот момент Кишкин слабо вскрикнул, точно его что придавило, и выпустил ковш из
рук. Все оглянулись на него.
Приперев плотно дверь и поправив
в очаге огонь, Кишкин присел к нему и вытащил из кармана правую
руку с онемевшими пальцами:
в них он все время держал щепотку захваченной из ковша пробы.
Для чего Кишкин скрыл свое открытие и выплеснул пробу
в шурф,
в первую минуту он не давал отчета и самому себе, а действовал по инстинкту самосохранения, точно кто-то мог отнять у него добычу из
рук.
— Илья-то Федотыч… Илья-то Федотыч
в каких дураках! — прохрипел наконец Кишкин, бессильно отмахиваясь
рукой. — Илья-то Федотыч…
— Ох, умно, Андрон Евстратыч! Столь-то ты хитер и дошл, что никому и не догадаться…
В настоящие
руки попало. Только ты смотри не болтай до поры до времени… Теперь ты сослался на немочь, а потом вдруг… Нет, ты лучше так сделай: никому ни слова, будто и сам не знаешь, — чтобы Кожин после не вступался… Старателишки тоже могут к тебе привязаться. Ноне вон какой народ пошел… Умен, умен, нечего сказать: к
рукам и золото.
На этом пункте они всегда спорили. Старый штейгер относился к вольному человеку — старателю — с ненавистью старой дворовой собаки. Вот свои работы — другое дело… Это настоящее дело, кабы сила брала. Между разговорами Родион Потапыч вечно прислушивался к смешанному гулу работавшей шахты и, как опытный капельмейстер,
в этой пестрой волне звуков сейчас же улавливал малейшую неверную ноту. Раз он соскочил совсем бледный и даже поднял
руку кверху.
Это была несчастная жена Кожина, третьи сутки стоявшая у стены
в самом неудобном положении, — она не могла выпрямиться и висела на
руках, притянутых ремнями к стене.
Это Кишкину было хорошо, когда своя
рука в горном правлении, а мужик жди да подожди.
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей шкуре выезжает. Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к
рукам. Понял?.. Лучше всего
в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот денег добудем, и все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
Скоро все дело разъяснилось. Петр Васильич набрал у старателей
в кредит золота фунтов восемь да прибавил своего около двух фунтов и хотел продать его за настоящую цену помимо Ястребова. Он давно задумал эту операцию, которая дала бы ему прибыли около двух тысяч. Но
в городе все скупщики отказались покупать у него все золото, потому что не хотели ссориться с Ястребовым: у них
рука руку мыла. Тогда Петр Васильич сунулся к Ермошке.
— Табак дело… — решил Мыльников, крепко держа толстый пакет
в своих корявых
руках. — Записку-то ты покажи
в полиции, а деньги-то не отдавай. Нет, лучше и записку не показывай, а отдай мне.
Вечером этого рокового дня у баушки Лукерьи сидел
в гостях Кишкин и удушливо хихикал, потирая
руки от удовольствия. Он узнал проездом о науке Петра Васильича и нарочно завернул к старухе.
— Окся ужо до тебя доберется, Петр Васильич… Она и то обещает рассчитаться с тобой мелкими. «Это, — грит, — он, кривой черт, настроил тебя». То-то дура… Я и боялся к тебе подойти все время: пожалуй, как раз вцепится… Ей бы только
в башку попало. Тебя да Марью хочет
руками задавить.
Марья плохо помнила, как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались
руки… Хотела плакать и смеяться, а тут еще свой бабий страх. Вот сейчас она честная мужняя жена, а выйдет
в лес — и пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась. Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться чаю, нашел жену с заплаканным лицом.