Неточные совпадения
Вот уже прошло целых двадцать лет, а Родион Потапыч
еще ни разу не вспомнил про нее, да и никто в доме не смел при нем слова пикнуть про Татьяну.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч…
Вот хоша и сейчас взять: я и на шахтах, я и на Фотьянке, а конторское дело опричь меня делается. Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал
еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
Да недалеко ходить,
вот покойничек, родитель Александра Иваныча, — старик указал глазами на Оникова, — Иван Герасимыч, бывало, только
еще выезжает
вот из этого самого дома на работы, а уж на Фотьянке все знают…
Вот и седые волосы у него, а сердце все молодо, да
еще как молодо…
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал.
Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то
еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
— Нет, это пустое, отец, — решила баушка Лукерья. — Сам-то Акинфий Назарыч, пожалуй бы, и ничего, да старуха Маремьяна не дозволит… Настоящая медведица и крепко своей старой веры держится. Ничего из этого не выйдет, а Феню надо воротить… Главное дело, она из своего православного закону вышла, а наши роды испокон века православные. Жиденький
еще умок у Фени,
вот она и вверилась…
— Было бы что скупать, — отъедается Ястребов, который в карман за словом не лазил. — Вашего-то золота кот наплакал… А
вот мое золото будет оглядываться на вас. Тот же Кишкин скупать будет от моих старателей… Так ведь, Андрон Евстратыч? Ты ведь
еще при казне набил руку…
— Эк тебе далась эта Фотьянка, — ворчала Устинья Марковна, отмахиваясь рукой от пустых слов. — Набежала дикая копейка —
вот и радуются. Только к дому легкие-то деньги не больно льнут, Марьюшка, а
еще уведут за собой и старые, у кого велись.
— Знаю я, о чем вы шепчетесь! — выкрикивала Анна. — Трое ребятишек на руках: куды я с ними деваюсь? Ты
вот своих-то бросил дедушке на шею, да
еще Прокопия смущаешь…
— Воду на твоей Оксе возить —
вот это в самый раз, — ворчала старуха. — В два-то дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да
еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег на дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились, на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое дело
вот как знаю, потому как
еще за казной набил руку на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
Кожин не замечал, как крупные слезы катились у него по лицу, а Марья смотрела на него, не смея дохнуть. Ничего подобного она
еще не видала, и это сильное мужское горе, такое хорошее и чистое, поразило ее.
Вот так бы сама бросилась к нему на шею, обняла, приголубила, заговорила жалкими бабьими словами, вместе поплакала… Но в этот момент вошел в избу Петр Васильич, слегка пошатывавшийся на ногах… Он подозрительно окинул своим единственным оком гостя и сестрицу, а потом забормотал...
— По закону бабам совсем не полагается в подземные работы лазать. Я
вот тебя
еще в тюрьму посажу.
Баушку Лукерью взяло такое раздумье, что хоть в петлю лезть: и дать денег жаль, и не хочется, чтобы Ермошке достались дикие денежки.
Вот бес-сомуститель навязался… А упустить такой случай — другого, пожалуй, и не дождешься. Старушечья жадность разгорелась с небывалой
еще силой, и баушка Лукерья вся тряслась, как в лихорадке. После долгого колебания она заявила...
— А такая!..
Вот погляди ты на меня сейчас и скажи: «Дурак ты, Петр Васильич, да
еще какой дурак-то… ах какой дурак!.. Недаром кривой ерахтой все зовут… Дурак, дурак!..» Так ведь?.. а?.. Ведь мне одно словечко было молвить Ястребову-то, так болото-то и мое… а?.. Ну не дурак ли я после того? Убить меня мало, кривого подлеца…
— Куда мы с ребятами-то? — голосила Анна. —
Вот Наташка с Петькой объедают дедушку, да мои, да
еще Тарасовы будут объедать… От соседей стыдно.
— А
еще однокашники, — продолжал Илья Федотыч. — Скоро, пожалуй, на улице встретит и не узнает…
Вот тебе и дружба. Хе-хе… А
еще говорят, что старая хлеб-соль впереди.
— Ты
вот куда метнул… Ну, это, брат, статья неподходящая. Мы своим горбом золото-то добываем… А за такие дела
еще в Сибирь сошлют.
— А куды ей деваться?.. Эй, Наташка!.. А ты
вот что, Андрон Евстратыч, не балуй с ней: девчонка
еще не в разуме, а ты какие ей слова говоришь. У ней
еще ребячье на уме, а у тебя седой волос… Не пригожее дело.
Марья плохо помнила, как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались руки… Хотела плакать и смеяться, а тут
еще свой бабий страх.
Вот сейчас она честная мужняя жена, а выйдет в лес — и пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась.
Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться чаю, нашел жену с заплаканным лицом.
— Ах, Родион Потапыч! — обрадовался Кишкин. — А я-то и не узнал тебя. Давненько не видались… Когда в последний-то раз мы с тобой встретились? Ах да,
вот здесь же у следователя.
Еще ты меня страмил…
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете
еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Это бы
еще ничего, — инкогнито проклятое! Вдруг заглянет: «А, вы здесь, голубчик! А кто, скажет, здесь судья?» — «Ляпкин-Тяпкин». — «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! А кто попечитель богоугодных заведений?» — «Земляника». — «А подать сюда Землянику!»
Вот что худо!
Мишка. Да для вас, дядюшка,
еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать, а
вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого
еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так
вот и тянет! В одном ухе так
вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого
еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор
еще не генералы.