Неточные совпадения
— А дом где? А всякое обзаведенье? А
деньги? — накинулся на него Зыков с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо
было, когда ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
— Старатели
будут, конечно, воровать золото на новых промыслах, а мы
будем его скупать… Новые золотопромышленники закопают лишние
деньги в Кедровской даче, а рабочие к нам же и придут. Уцелеет один Ястребов и
будет скупать наше золото, как скупал его и раньше.
— Разве лишние
деньги есть?
Старуха сдалась, потому что на Фотьянке
деньги стоили дорого. Ястребов действительно дал пятнадцать рублей в месяц да еще сказал, что
будет жить только наездом. Приехал Ястребов на тройке в своем тарантасе и произвел на всю Фотьянку большое впечатление, точно этим приездом открывалась в истории кондового варнацкого гнезда новая эра. Держал себя Ястребов настоящим барином и сыпал
деньгами направо и налево.
—
Был такой грех, Андрон Евстратыч, в городу
деньги легкие… Пусть потешатся.
— Эх, кабы раздобыть где ни на
есть рублей с триста! — громко говорил Матюшка, увлекаясь несбыточной мечтой. — Сейчас бы сам заявку сделал и на себя бы робить стал… Не велики
деньги, а так и помрешь без них.
Феня
была не жадная и с радостью отдавала
деньги баушке.
— Пять цалковых!.. — изумленно прошептал Петр Васильич, делая шаг к матери. — Мамынька, что же это такое? Ежели, напримерно, ты все
деньги будешь заграбаздывать…
— Много
денег на Фотьянке
было раньше-то… — смеялась Марья. — Богачи все жили, у всех-то вместе одна дыра в горсти… Бабы фотьянские теперь в кумачи разрядились, да в ботинки, да в полушалки, а сами ступить не умеют по-настоящему. Смешно на них и глядеть-то: кувалды кувалдами супротив наших балчуговских.
— Сапоги со скрипом завел, пуховую шляпу — так петухом и расхаживает. Я как-то
была, так он на меня, мамынька, и глядеть не хочет. А с баушкой Лукерьей у них из-за
денег дело до драки доходит: та себе тянет, а Петр Васильич себе. Фенька, конечно, круглая дура, потому что все им отдает…
Баушка Лукерья сунула Оксе за ее службу двугривенный и вытолкала за дверь. Это
были первые
деньги, которые получила Окся в свое полное распоряжение. Она зажала их в кулак и так шла все время до Балчуговского завода, а дома спрятала
деньги в сенях, в расщелившемся бревне. Оксю тоже охватила жадность, с той разницей от баушки Лукерьи, что Окся знала, куда ей нужны
деньги.
Никто и не подозревал, что эти таинственные
деньги были ему даны знаменитым секретарем Ильей Федотычем.
— Ты у меня смотри… — погрозил Илья Федотыч, выдавая
деньги. — Знаешь поговорку: клоп клопа
ест — последний сам себя съест…
Но подобная разведка стоила бы около тысячи рублей, а таких
денег не
было и в помине.
Опытные рабочие не доверяли новому скупщику, но соблазн заключался в том, что к Ермошке нужно
было еще везти золото, а тут получай
деньги у себя на промыслах, из руки в руку.
Ах, если бы у него
были свои
деньги, что можно
было бы сделать!
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником, а
денег все-таки не дал. Знаменитое дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что ушло на предварительное рассмотрение горного департамента, а потом уже должно
было появиться на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть время, а там хоть трава не расти. На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина по плечу и проговорил...
— Пять катеринок… Так он, друг-то, не дал?.. А вот я дам… Что раньше у меня не попросил? Нет, раньше-то я и сам бы тебе не дал, а сейчас бери, потому как мои
деньги сейчас счастливые… Примета такая
есть.
В несколько дней Мыльников совершенно преобразился: он щеголял в красной кумачовой рубахе, в плисовых шароварах, в новой шапке, в новом полушубке и новых пимах (валенках). Но его гордостью
была лошадь, купленная на первые
деньги. Иметь собственную лошадь всегда
было недосягаемой мечтой Мыльникова, а тут вся лошадь в сбруе и с пошевнями — садись и поезжай.
Мыльников для пущей важности везде ездил вместе с палачом Никитушкой, который состоял при нем в качестве адъютанта. Это производило еще бо́льшую сенсацию, так как маршрут состоял всего из двух пунктов: от кабака Фролки доехать до кабака Ермошки и обратно. Впрочем, нужно отдать справедливость Мыльникову: он с первыми
деньгами заехал домой и выдал жене целых три рубля. Это
были первые
деньги, которые получила в свои руки несчастная Татьяна во все время замужества, так что она даже заплакала.
О
деньгах тут не могло
быть и речи, а, с другой стороны, Карачунский чувствовал, как он серьезно увлекся этой странной девушкой, не походившей на других женщин.
Нужно
было пробить Ульянов кряж поперек, что стоило громадных
денег, так как работы должны
были вестись в твердых породах березита, сланцев и песчаников.
Он не работал «сплошь», день за день, а только тогда, когда
были нужны
деньги…
— Не велика жилка в двадцати-то пяти саженях, как раз ее в неделю выробишь! — объяснял он. — Добыл все,
деньги пропил, а на похмелье ничего и не осталось… Видывали мы, как другие прочие потом локти кусали. Нет, брат, меня не проведешь… Мы
будем сливочками снимать свою жилку, по удоям.
А
деньги можно
будет отдать назад, да еще с такими процентами, каких никто не видал.
К чему теперь
деньги, когда и жить-то осталось, может
быть, без году неделя?
— Разнемогся совсем, братцы… — слабым голосом ответил хитрый старик. — Уж бросим это болото да выедем на Фотьянку. После Ястребова еще никто ничего не находил… А тебе, Акинфий Назарыч,
деньги я ворочу сполна.
Будь без сумления…
Мысль о
деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал весь план, как освободиться от своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо
было заплатить
деньги в первую голову. С этой мыслью Кишкин ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме всех знакомых, у кого можно
было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме все того же секретаря Ильи Федотыча.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет
денег, а
деньги перед ним сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь
была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
Что
было отвечать на такие змеиные слова? Баушка Лукерья молча принесла свое серебро, пересчитала его раз десять и даже прослезилась, отдавая сокровище искусителю. Пока Кишкин рассовывал
деньги по карманам, она старалась не смотреть на него, а отвернулась к окошку.
Когда баушка Лукерья получила от Марьи целую пригоршню серебра, то не знала, что и подумать, а девушка нарочно отдала
деньги при Кишкине, лукаво ухмыляясь: «Вот-де тебе и твоя приманка, старый черт». Кое-как сообразила старуха, в чем дело, и только плюнула. Она вообще следила за поведением Кишкина, особенно за тем, как он тратил
деньги, точно это
были ее собственные капиталы.
— Когда же строиться-то мы
будем? — спрашивала Татьяна каждый раз. — Уж пора бы, а то все равно пропьешь деньги-то.
Первое дыхание весны всех так и подмывало. Очухавшийся Мыльников только чесал затылок, соображая, сколько стравил за зиму
денег по кабакам… Теперь можно
было бы в лучшем виде свои работы открыть в Кедровской даче и получать там за золото полную цену. Все равно на жилку надеяться долго нельзя: много продержится до осени, ежели продержится.
— Ох, помирать скоро, Андрошка… О душе надо подумать. Прежние-то люди больше нас о душе думали: и греха
было больше, и спасения
было больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя взять: напал на
деньги и съежился весь. Из пушки тебя не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего не возьмешь. И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались — и конец.
— А кто его знает… Мне не показывает. На ночь очень уж запираться стал; к окнам изнутри сделал железные ставни, дверь двойная и тоже железом окована… Железный сундук под кроватью, так в
ем у него деньги-то…
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет… С собой носит? Ну, это еще лучше… Хитер старый пес. А
денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка
будет, и накрыть… Да ты-то чего боишься, дура?
Матюшке, впрочем,
было с полгоря прохлаждаться, потому что все знали, какие у него
деньги запрятаны в кожаном кисете, висевшем на шее.
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей шкуре выезжает.
Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к рукам. Понял?.. Лучше всего в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот
денег добудем, и все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
Феня полетела в Балчуговский завод, но там все уже
было кончено. Пакет и записку она представила уряднику, производившему предварительное дознание.
Денег оказалось больше шести тысяч. Мыльников все эти две недели каждый день приходил к Фене и ругался, зачем она отдала
деньги.
Изумлению Мыльникова не
было границ, когда
деньги через две недели
были возвращены Фене, а «приобщена к делу» только одна записка. Но Феня и тут оказала себя круглой дурой: целый день ревела о записке.
Едет из города с
деньгами, кучера всю дорогу хересом
поит, из левольверта палит.
Старуха всплакнула с горя: ей именно теперь стало жаль Петра Васильича, когда Кишкин поднял его на смех. Большой мужик, теперь показаться на людях
будет нельзя. Чтобы чем-нибудь досадить Кишкину, она пристала к нему с требованием своих
денег.
— Ко мне же придешь, поклонишься своими
деньгами, да я-то не возьму… — бахвалился Кишкин. — Так
будут у тебя лежать, а я тебе процент заплатил бы. Не пито, не едено огребала бы с меня денежки.
На Сиротке догадывались, что с Петром Васильичем опять что-то вышло, и решили, что или он попался с краденым золотом, или его вздули старатели за провес. С такими-то делами все равно головы не сносить. Впрочем, Матюшке
было не до мудреного гостя: дела на Сиротке шли хуже и хуже, а Оксины
деньги таяли в кармане как снег…
Главной ошибкой
было то, что Матюшка не довольствовался малым и затрачивал
деньги на разведки.
— Ага… а где ты раньше-то
была? Нет, теперь ты походи за мной, а мне твоих
денег не надо…