Неточные совпадения
Чтобы
не упасть, ей приходилось нащупывать
рукой бревенчатую стену.
Один особенно тосковал по ней и даже чуть
рук на себя
не наложил…
Брагины начали подниматься в гору и прослыли за больших тысячников, но в один год все это благополучие чуть
не пошло прахом: сам Брагин простудился и умер, оставив Татьяну Власьевну с тремя детьми на
руках.
Голос у Татьяны Власьевны дрогнул, в глазах все смешалось, но она пересилила себя и
не поддалась на «прелестные речи» Поликарпа Семеновича, который рвал на себе волосы и божился на чем свет стоит, что сейчас же наложит на себя
руки.
Старший, Гордей, был вылитый отец — строгий, обстоятельный, деляга; второй, Зотей, являлся полной противоположностью, и как Татьяна Власьевна ни строжила его, ни началила — из Зотея ничего
не вышло, а под конец он начал крепко «зашибать водкой», так что пришлось на него совсем махнуть
рукой.
Верст
не полагалось, и версты отсчитывались по разным приметам: от Белоглинского до Пугиной горы — восемь верст, две версты подался — ключик из косогора бежит, значит — половина дороги, а там через пять верст гарь на левой
руке.
Очевидно, эти украшения были сделаны опытной
рукой,
не знавшей промаха.
Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину, которая была известна на приисках под именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего
не оставалось, как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и с визгом кататься по земле до тех пор, пока чья-нибудь благодетельная
рука не отрезвляла их обеих хорошим подзатыльником или артистической встряской за волосы.
— Ну, тогда пусть Вуколу достается наша жилка, — с сдержанной обидой в голосе заговорил Гордей Евстратыч, начиная ходить по своей горнице неровными шагами. — Ему небось ничего
не страшно… Все слопает. Вон лошадь у него какая: зверина, а
не лошадь. Ну, ему и наша жилка к
рукам подойдет.
— Садитесь, Татьяна Власьевна… Ну, как вы поживаете? — говорил о. Крискент, усаживая свою гостью на маленький диванчик, обитый зеленым репсом. — Все к вам собираюсь, да как-то
руки не доходят… Гордея-то Евстратыча частенько вижу в церкви.
Отец Крискент только развел
руками, что можно было истолковать как угодно. Но именно последние-то тирады батюшки, которые как будто клонились к тому, чтобы отказаться от жилки, собственно, и убедили Татьяну Власьевну в необходимости «покориться неисповедимым судьбам Промысла», то есть в данном случае взять на себя Маркушкину жилку, пока Вукол Логиныч или кто другой
не перехватил ее.
Все разошлись по
рукам, а дома
не осталось никого даже на поглядочку.
— И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна, — выкрикивала Марфа Петровна, страшно размахивая
руками, — непременно все они возгордятся и нас за соседей
не будут считать. Уж это верно! Потому как мы крестьянским товаром торгуем, а они золотом, — компанию будут водить только с становым да с мировым…
Сила Андронович Пазухин был знаменитый человек в своем роде, хотя и
не из богатых; красавец, силач, краснобай — он был мастер на все
руки и был
не последним человеком в среде белоглинского купечества, даром что торговал только крестьянским товаром.
— Молодец, если умел Сила Пазухина поучить… — говорил на другой день Сила Андроныч, подавая Ворону стакан водки из собственных
рук. — Есть сноровка… молодец!.. Только под ребро никогда
не бей: порешишь грешным делом… Я-то ничего, а другому, пожиже, и
не дохнуть. Вон у тебя какие безмены.
К подъезду были поданы две тройки, и вся пьяная компания отправилась на них в брагинский дом. Гордей Евстратыч ехал на своих пошевенках; на свежем воздухе он еще сильнее опьянел и точно весь распустился. Архип никогда еще
не видал отца в таком виде и легонько поддерживал его одной
рукой.
Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, — он был совсем пьян и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде было по колено море. Теперь он
не боялся больше ни грозной старухи, ни братца. «Наплевать… на все наплевать, — шептал он, делая такое движение
руками, точно хотел вспорхнуть со стула. — Золото, жилка… плевать!.. Кругом шестнадцать вышло, вот тебе и жилка… Ха-ха!.. А старуха-то, старуха-то как похаживает!» Закрыв рот ладонью, Зотушка хихикал с злорадством идиота.
Старуха была так огорчена сегодняшним днем, что даже
не могла сердиться на болтовню Нюши, которая забавлялась, как котенок около затопленной печки. Михалко и Архип продежурили всю ночь на кухне в ожидании тятенькиных приказаний. Пьяный Зотушка распевал, приложивши
руку к щеке, раскольничий стих...
Женские
руки доделали то, чего
не умел устроить Гордей Евстратыч при всем желании угодить больному; женский глаз увидел десятки таких мелочей, какие совсем ускользают от мужчины.
Алена Евстратьевна даже
не подала
руки Пелагее Миневне, а только сухо ей поклонилась, как настоящая заправская барыня. Эта встреча разом разбила розовое настроение Пелагеи Миневны, у которой точно что оборвалось внутри… Гордячка была эта Алена Евстратьевна, и никто ее
не любил, даже Татьяна Власьевна. Теперь Пелагея Миневна постояла-постояла, посмотрела, как въезжали во двор лошади, на которых приехала Алена Евстратьевна, а потом уныло поплелась домой.
Марфа Петровна видела, как приехала Алена Евстратьевна, и все поняла без объяснений: случай вышел
не в
руку; ну да все под Богом ходим,
не век же будет жить в Белоглинском эта гордячка.
— Мало ли чего прежде-то было, мамынька… Дураками мы жили, вот что! Надо за ум взяться… Ты вот за снохами-то присматривай: товару в лавке много, пожалуй, между
рук не ушел бы!
— Погоди, еще
не уйдут от наших
рук, — мрачно отвечал Кайло.
Кругом них мелькали в воде утопающие, к ним тянулись
руки с мольбой о помощи, их звал последний крик отчаяния; но они думали только о собственном спасении и отталкивали цеплявшиеся за них
руки, чтобы
не утонуть самим в бездонной глубине.
— А баушку так и узнать нельзя стало, — жаловалась Нюша. — Все считает что-то да бормочет про себя… Мне даже страшно иногда делается, особенно ночью. Либо молится, либо считает… И скупая какая стала — страсть! Прежде из последнего старух во флигеле кормила, а теперь
не знает, как их скачать с
рук.
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на
руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на
руках вынесли из повозки, да и после добудиться
не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
Поднявшись с земли, Гордей Евстратыч какими-то дикими глазами посмотрел на мать, а потом, махнув
рукой, ничего
не сказав, вышел из комнаты.
— А ты меня, касаточка, спроси, как все это дело устроить… Когда Савины дочь выдавали, так я все приданое своими
руками кроил невесте. Уж извини, касаточка: и рубашки, и кофточки — все кроил… И шить я прежде источник был;
не знаю, как нынче.
Приисковые рабочие очень любили Володьку Пятова, потому что он последнюю копейку умел поставить ребром и обходился со всеми запанибрата. Только пьяный он начинал крепко безобразничать и успокаивался
не иначе как связанный веревками по
рукам и ногам. Михалко и Архип завидовали пиджакам Володьки, его прокрахмаленным сорочкам и особенно его свободному разговору и смелости, с какой он держал себя везде. Особенно Архип увлекался им и старался во всем копировать своего приятеля, даже в походке.
— Вот я это-то и думаю, Марфа Петровна: ведь у Михалки с Архипом и денег сроду своих
не бывало, отец их
не потачит деньгами-то. А что приисковые-то расчеты, так ведь сам отец их подсчитывает, через его
руки всякая копеечка проходит.
— Видно, горько старого целовать? — спрашивал Гордей Евстратыч, отнимая
руку Ариши. — Ты ведь у меня умница… Только ничего никому
не рассказывай — поняла? Всем по гостинцу привезу, а тебе наособицу… А ежели муж будет обижать, ты мне скажи только слово…
— Я еще у тебя, Феня, в долгу, — говорил Гордей Евстратыч, удерживая на прощанье в своей
руке руку Фени. — Знаешь за что? Если ты
не знаешь, так я знаю… Погоди, живы будем, в долгу у тебя
не останемся. Добрая у тебя душа, вот за что я тебя и люблю. Заглядывай к нам-то чаще, а то моя Нюша совсем крылышки опустила.
Впрочем, при особенной ревности единоверцев ставить свечи пред образами трудно было и
не перемешать, когда, например, у старосты на
руках зараз являлось свеч пятнадцать или двадцать.
Не раз и
не два думал я помириться со всеми, как вот с твоим тятенькой помирился, так поди же ты —
руки не подымались!
Возьмет, разденет донага, привяжет назади
руки к ногам, а сам нагайкой ее и полосует, пока
руку не вымахает…
— Я и
не говорю, что все такие, а только к слову пришлось: всякие бывают и молодые мужья… А муж постарше совсем уж другое: он уж
не надышится на жену, на
руках ее носит. Оно и спокойнее, и куда лучше, хоть ты как поверни. Вон мамынька тоже за старого мужа выходила, а разве хуже других прожила? Прежде совсем
не спрашивали девок, за кого замуж отдают, да жили
не хуже нашего-то…
— В том-то и дело, что
не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с
рук за первого прощелыгу.
Не они первые,
не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда…
Не бери на свою душу греха!..
Около Фени
не было любящей женской
руки, которая разделила бы с ней ее тревоги и огорчения.
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели пила чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из
рук блюдечко и облилась горячим чаем; она почувствовала разом, что «милушка»
не с добром к ней пришел. И вид у него был какой-то такой совсем особенный… Во время болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и вышла.
Обиженная и огорченная Алена Евстратьевна принуждена была на скорую
руку сложить свои модные наряды в чемоданы и отправиться в Верхотурье, обозвав братца на прощанье дураком. Старуха
не хотела даже проститься с ней. Отец Крискент проникновенно понял то, что Гордей Евстратыч боялся высказать ему прямо, и, с своей обычной прозорливостью, сам
не заглядывал больше в брагинский дом.
Зотушка ходил за больной как сиделка, и больная инстинктивно искала его
руки, когда нужно было переменить место на подушке или приподнять голову; никто
не умел так угодить ей, как Зотушка.
Больная видела себя уже женой этого золотого Гордея Евстратыча и сама постепенно превращалась тоже в золотую: и
руки и ноги у ней были настоящие золотые и такие тяжелые, что она
не могла ими пошевелить.
— Зотушка… мне страшно… — шептала Феня, хватаясь за
руку Зотушки. — Говори что-нибудь… спой. Ты никого
не видишь?
— Ну… так это правда… Все равно, я умру, Зотушка… по крайней мере
не на чужих
руках…
— Ну и пойди туда. Чего корячишься? — говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под
руку. — Вот я тебе покажу, как
не принимаешь… Такой состав у меня есть, что рога в землю с двух рюмок.
— За деньгами
не постоим, а чтобы, главное, все было форменно, на господскую
руку, — упрашивал Гордей Евстратыч.
Раз Гордей Евстратыч заехал в лавку навеселе; он обедал у Шабалина. Дело было под вечер, и в лавке, кроме Ариши, ни души. Она опять почувствовала на себе ласковый взгляд старика и старалась держаться от него подальше. Но эта невинная хитрость только подлила масла в огонь. Когда Ариша нагнулась к выручке, чтобы достать портмоне с деньгами, Гордей Евстратыч крепко обнял ее за талию и долго
не выпускал из
рук, забавляясь, как она барахталась и выбивалась.
— Чего ты ревешь, корова?.. — закричал он, схватывая Аришу за
руку. — Ишь, распустила нюни-то… Ласки
не понимаешь, так пойми, как с вашим братом по-настоящему обращаются.
— Это насчет Смородинки?..
Не могу,
не могу,
не могу!.. — закричал Завиваев, отмахиваясь обеими
руками. — Я семнадцать лет служу на Урале главным ревизором… Да!.. Это беззаконие… Я и Порфира Порфирыча отдам под суд вместе с тобой!
У него все-таки был в
руках кругленький капитальчик тысяч в сто, и друзья-приятели утешали его, что горевать еще
не о чем, когда такой капитал шевелится в кармане.