Неточные совпадения
Чтобы пройти к Прозорову, который в качестве главного инспектора заводских школ занимал один из бесчисленных флигелей господского
дома, нужно было миновать ряд широких аллей, перекрещивавшихся у центральной площадки сада, где
по воскресеньям играла музыка.
Менаду этими возвышенностями и
по берегу пруда крепкие заводские домики выровнялись в правильные широкие улицы; между ними яркими заплатами зеленели железные крыши богатых мужиков и белели каменные
дома местного купечества.
Они пошли от пруда
по направлению к главному зданию господского
дома.
Побродив
по заводоуправлению, где в четырех отделениях работало до сотни служащих, Прозоров отправился к председателю земской управы Тетюеву, который
по случаю летних вакаций жил в Кукарском заводе, где у него был свой
дом.
Здесь Прозоров развернулся и
по обыкновению показал товар лицом: его приличные манеры, остроты, находчивость и декламация открыли ему место своего человека и почти друга
дома.
Мысль о Тетюеве и генерале Блинове просто давила Родиона Антоныча, и он напрасно бегал от нее
по своему расписанному
дому.
В господском
доме шел ужаснейший переполох
по случаю приезда барина, который не бывал на заводах с раннего детства.
В господском
доме были заведены Раисой Павловной официальные завтраки
по воскресеньям.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего
по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского
дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
Она с пяти лет страдала истерическими припадками и в качестве блаженненькой проживала
по богатым купеческим
домам.
Прасковья Семеновна с годами приобретала разные смешные странности, которые вели ее к тихому помешательству; в господском
доме она служила общим посмешищем и проводила все свое время в том, что
по целым дням смотрела в окно, точно поджидая возвращения дорогих, давно погибших людей.
М-r Половинкин съежился, не зная, как выпутаться из своего неловкого положения; от господского
дома до квартиры Майзеля было битых полторы версты. Если не пойти — старик Майзель, под начальством которого он служил, сживет со свету, если идти — Раиса Павловна рассердится. Последнее он хорошо заметил
по лицу своей патронши.
Приживалки, которых Прозоров называл «галками», бесцельно слонялись
по всему
дому, как осенние мухи
по стеклу, или меланхолически гуляли
по саду. Делать им было решительно нечего, и единственным развлечением являлся только m-r Половинкин, который держал себя с «галками» настоящим денди.
Братковский бывал в господском
доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на молодого человека, потому что вообще не выносил соперников
по части застольных анекдотов.
По улицам бродили праздные кучки любопытных, а на площади, перед зданием заводоуправления и особенно около господского
дома, народ стоял стена стеной, несмотря на отчаянные усилия станового и нескольких полицейских водворить порядок в этом галдевшем живом море.
В этот момент толпа на улице глухо загудела, точно
по живой человеческой ниве гулкой волной прокатилась волна. «Едет!.. Едет!..» — поднялось в воздухе, и Студеная улица зашевелилась от начала до конца, пропуская двух верховых, скакавших к господскому
дому на взмыленных лошадях во весь опор. Это и были давно ожидаемые всеми загонщики, молодые крестьянские парни в красных кумачных рубахах.
Волна оглушительных криков, когда поезд с барином двинулся от церкви, захлестнула и во второй этаж господского
дома, где все встрепенулось, точно
по Студеной улице ползло тысячеголовое чудовище.
— Передайте Прейну и Платону Васильичу, что я извиняюсь пред Евгением Константинычем, что не могу сегодня,
по болезни, занять за столом свое место хозяйки
дома…
В это время прибежал лакей, разыскивавший Прейна
по всему
дому, и интересный разговор остался недоконченным. Евгений Константиныч кушали свой утренний кофе и уже два раза спрашивали Альфреда Осипыча. Прейн нашел своего повелителя в столовой, где он за стаканом кофе слушал беседу генерала на тему о причинах упадка русского горного дела.
Даже Родион Антоныч в своей раскрашенной хоромине никогда не мог достигнуть до этого идеала теплого, уютного житья, потому что жена была у него русская, и
по всему
дому вечно валялись какие-то грязные тряпицы, а пыль сметалась ленивой прислугой
по углам.
Эта игра кончилась наконец тем, что ходоки как-то пробрались во двор господского
дома как раз в тот момент, когда Евгений Константиныч в сопровождении своей свиты отправлялся сделать предобеденный променад. В суматохе, происходившей
по такому исключительному случаю, Родион Антоныч прозевал своих врагов и спохватился уже тогда, когда они загородили дорогу барину. Картина получилась довольно трогательная: человек пятнадцать мужиков стояли без шапок на коленях, а говорки в это время подавали свою бумагу.
Если представители мужского beau monde’a,
по деловым своим сношениям,
по необходимости, становятся в близкие отношения к рядовым заводским служащим; не отмеченным перстом провидения, и принимают их у себя
дома, как своих людей, то этого нельзя сказать относительно женщин.
На другой день после второго спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в
дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «
по очень важному делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не было под руками даже ни одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
Неточные совпадения
Мужик я пьяный, ветреный, // В амбаре крысы с голоду // Подохли,
дом пустехонек, // А не взял бы, свидетель Бог, // Я за такую каторгу // И тысячи рублей, // Когда б не знал доподлинно, // Что я перед последышем // Стою… что он куражится //
По воле
по моей…»
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники // Не пропустили случая // За здравье губернаторши //
По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше?
Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из
домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, //
По правде и
по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии //
По горкам,
по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские
дома. //
Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два —
по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Идем
по делу важному: // У нас забота есть, // Такая ли заботушка, // Что из
домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды.