Неточные совпадения
— Знаю, знаю… — торопливо отозвался Прозоров, взбивая на голове волосы привычным жестом. — Знаю, что за
делом, только не знаю, за
каким…
— Да что вам дался этот генерал Блинов? — закончил Прозоров уже пьяным языком. — Блинов… хе-хе!.. это великий человек на малые
дела… Да!.. Это… Да ну, черт с ним совсем! А все-таки
какое странное совпадение обстоятельств: и женщина в голубых одеждах приходила утру глубоку… Да!.. Чер-рт побери… Знает кошка, чье мясо съела. А мне плевать.
— А что, Лукреция, Яшка Кормилицын все еще ухаживает за тобой? Ах, бисов сын! Ну, да ничего,
дело житейское, а он парень хороший —
как раз под дамское седло годится. А все-таки враг горами качает...
Жена Прозорова скоро разглядела своего мужа и мирилась с своей мудреной долей только ради детей. Мужа она уважала
как пассивно-честного человека, но в его уме разочаровалась окончательно. Так они жили год за годом с скрытым недовольством друг против друга, связанные привычкой и детьми. Вероятно, они так дотянули бы до естественной развязки,
какая необходимо наступает для всякого, но, к несчастью их обоих, выпал новый случай, который перевернул все вверх
дном.
Целый
день Родиона Антоныча был испорчен: везде и все было неладно, все не так,
как раньше. Кофе был пережарен, сливки пригорели; за обедом говядину подали пересушенную, даже сигара, и та сегодня как-то немного воняла, хотя Родион Антоныч постоянно курил сигары по шести рублей сотня.
Именно, Прейн назначил внезапную ревизию заводоуправления и послал за Тетюевым
как раз в тот момент, когда старик только что сел обедать — самое священное время тетюевского
дня.
Первым
делом Раисы Павловны было, конечно, сейчас же увидать заводского Ришелье, о котором,
как о большинстве мелких служащих, она до сих пор ничего не знала.
— Ах, да, Родион Антоныч… Что я хотела сказать? Да, да… Теперь другое время, и вы пригодитесь заводам. У вас есть эта,
как вам сказать, ну, общая идея там, что ли…
Дело не в названии. Вы взглянули на
дело широко, а это-то нам и дорого: и практика и теория смотрят на вещи слишком узко, а у вас счастливая голова…
Достаточно сказать, что ни одного
дела по заводам не миновало рук Родиона Антоныча, и все обращались к нему,
как к сказочному волшебнику.
Первым таким
делом было то, что несколько обществ, в том числе и Кукарское, не захотели принять составленной им уставной грамоты, несмотря ни на
какие увещания, внушения и даже угрозы.
Как упрямые мужики ни артачились,
как ни хлопотали,
дело оставалось в том положении, в
какое его поставил Родион Антоныч, а сельские общества только несли убытки от своих хлопот да терпели всяческое утеснение на заводской работе.
— А Прейн? — отвечала удивленная Раиса Павловна, — Ах,
как вы просты, чтобы не сказать больше… Неужели вы думаете, что Прейн привезет Лаптева в пустые комнаты? Будьте уверены, что все предусмотрено и устроено, а нам нужно позаботиться только о том, что будет зависеть от нас. Во-первых, скажите Майзелю относительно охоты… Это главное. Думаете, Лаптев будет заниматься здесь нашими
делами? Ха-ха… Да он умрет со скуки на третьи сутки.
Но и в самые черные
дни своего существования они не могли расстаться с своим европейским костюмом, с теми модами,
какие существовали в
дни их юности…
Восемь
дней, оставшиеся до приезда Лаптева, промелькнули незаметно в общей, теперь уже бесцельной суматохе,
какая овладевает людьми в таких исключительных случаях.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато
какой язык… Мне случалось в
день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
Посмотрите,
как крестится и шепчет торопливо молитву на сон грядущий Родион Антоныч; в голове кукарского Ришелье работает тысяча валов, колес и шестерен, перемалывая перепутавшиеся впечатления тревожного
дня.
—
Как Пилат, я могу умыть руки в этом
деле с чистой совестью.
Пока Прейн пил чашку кофе с поджаренными сухариками, Раиса Павловна рассказала ему о происках Тетюева и компании, причем сделала предположение, что и поездка Лаптева на заводы, по всей вероятности,
дело тетюевских рук. Прейн слушал ее внимательно,
как доктор слушает рассказ пациента, и, прихлебывая из чашки кофе, после каждой паузы повторял свое неизменное «ага». Когда этот длинный рассказ был кончен, Прейн на минуту задумался и, повертев пальцем около лба, проговорил...
Генерал ничего не понимал в заводском
деле и рассматривал все кругом молча, с тем удивлением, с
каким смотрит неграмотный человек на развернутую книгу.
Между тем все
дело,
как и многое другое на свете, объяснялось очень просто...
Тетюев воспользовался теми недоразумениями, которые возникали между заводоуправлением и мастеровыми по поводу уставной грамоты, тиснул несколько горячих статеек в газетах по этому поводу против заводов, и когда Лаптев должен был узнать наконец об этом
деле, он ловко подсунул ему генерала Блинова
как ученого экономиста и финансовую голову, который может все устроить.
На третий
день своего приезда в Кукарский завод генерал через своего секретаря пригласил к себе Прозорова, который и заявился к однокашнику в том виде, в
каком был, то есть сильно навеселе.
— А я так рад был видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того, я надеялся кое-что разузнать от тебя о том
деле, по которому приехал сюда, то есть я не хочу во имя нашей дружбы сделать из тебя шпиона, а просто… ну, одним словом, будем вместе работать. Я взялся за
дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь, я продался Лаптеву,
как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
— Ты, кажется, уж давненько живешь на заводах и можешь в этом случае сослужить службу, не мне, конечно, а нашему общему
делу, — продолжал свою мысль генерал. — Я не желаю мирволить ни владельцу, ни рабочим и представить только все
дело в его настоящем виде. Там пусть делают,
как знают. Из своей роли не выходить — это мое правило. Теория — одно, практика — другое.
— Ну, хорошо, допустим, что не относится. А я тебе прямо скажу, что вся твоя система выеденного яйца не стоит. Да… И замечательное
дело: по душе ты не злой человек, а рассуждаешь,
как людоед.
Упомянув о значении капитализма,
как общественно-прогрессивного деятеля, поскольку он, при крупной организации промышленного производства, возвышает производительность труда, и далее, поскольку он расчищает почву для принципа коллективизма, Прозоров указал на то, что развитие нашего отечественного капитализма настойчиво обходит именно эту свою прямую задачу и, разрушив старые крепостные формы промышленности, теперь развивается только на счет технических улучшений, почти не увеличивая числа рабочих даже на самый ничтожный процент, не уменьшая рабочего
дня и не возвышая заработной платы.
Майзель поджидал Тетюева с особым нетерпением и начинал сердиться, что тот заставлял себя ждать. Но Тетюев,
как назло, все не ехал, и Майзель, взорванный такой невнимательностью, решился без него приступить к
делу.
— Однако будет, господа, толковать о пустяках, — остановил эти препирательства Майзель. — Приступимте к
делу; Авдей Никитич, за вами первое слово. Вы уж высказали мысль о необходимости действовать вместе, и теперь остается только выработать самую форму нашего протеста, чтобы этим дать
делу сразу надлежащий ход.
Как вы полагаете, господа?
— Помилуйте, господа, я-то тут при чем! — удивлялся Тетюев. — Я, конечно, сочувствую вам и готов помочь вам всеми силами, потому что настоящий цезаризм касается и меня
как представителя земства. Я должен внести свою лепту в общее
дело, но ведь вы являетесь в качестве заводских служащих,
как же я к вам пристану?
В самом
деле,
как странно и нелепо устроен свет: даже если он, Тетюев, и не займет места Горемыкина, все-таки благодаря борьбе с Раисой Павловной он выдвинется наконец на настоящую дорогу.
Это так же верно,
как верно то, что завтра будет
день…
С самого первого
дня появления Лаптева в Кукар-ском заводе господский дом попал в настоящее осадное положение. Чего Родион Антоныч боялся,
как огня, то и случилось: мужичье взбеленилось и не хотело отходить от господского дома, несмотря на самые трогательные увещания не беспокоить барина.
Какими-то неведомыми путями по заводу облетела весть, что генерал будет разбирать
дело крестьян насчет уставной грамоты и что генерал строгий, но справедливый.
Понятное
дело, что такое выдающееся событие,
как бал, подняло страшный переполох в женском заводском мирке, причем мы должны исключительно говорить только о представительницах beau monde’a, великодушно предоставивших всем другим женщинам изображать народ, — другими словами, только декорировать собой главных действующих лиц.
Если, например, Родион Антоныч и другие заслуженные дельцы являлись своими в управительском кружке и появлялись даже на завтраках Раисы Павловны, то жене Родиона Антоныча,
как существу низшего порядка, нельзя было и думать о возможности
разделять общественное положение мужа.
— Меня это
дело начинает занимать, — говорил Лаптев. — И,
как мне кажется, настоящий состав заводоуправления не вполне удовлетворяет необходимым требованиям…
Как вы думаете, генерал?
А что касается Платона Васильича, я не отрицаю, что это безусловно честный человек, но в таком громадном предприятии,
как заводское
дело, кроме честности, нужно много кое-чего другого, чего,
как я начинаю думать, Платону Васильичу недостает…
Я скажу прямо, Евгений Константиныч: Платон Васильич,
как все добрые люди, позволяет себя водить за нос разным пройдохам и доморощенным дельцам и смотрит на
дело из вторых рук.
—
Какой уж у нас ум, Виталий Кузьмич! Так, бродим в потемках — вот и весь наш ум. Если бы вот высшее образование, тогда другое
дело…
Платон Васильич понимал все это
дело, и генерал с удовольствием слушал, что он вполне
разделяет его взгляды, хотя не мог помириться с Горемыкиным
как с главным управляющим Кукарских заводов.
Несколько раз доктор думал совсем отказаться от взятой на себя роли, тем более что во всем этом
деле ему было в чужом пиру похмелье; он даже раза два заходил к Майзелю с целью покончить все одним ударом, но,
как все бесхарактерные люди, терялся и откладывал тяжелое объяснение до следующего
дня.
На другой
день после второго спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «по очень важному
делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но,
как нарочно, не было под руками даже ни одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
Как попал Прозоров в кабинет набоба и вдобавок попал в такое время
дня, когда к Евгению Константинычу имели доступ только самые близкие люди или люди по особенно важным
делам, — все это являлось загадкой.
— Авдей Никитич совершенно постороннее лицо в этом
деле, — процедил с своей стороны Майзель. — И мы доверяем ему,
как незаинтересованному в нашем общем
деле.
В тот же
день к Прозоровскому флигелю была приведена великолепная английская верховая лошадь под дамским седлом, но она подверглась той же участи,
как и сапфировая брошь.
На парадных завтраках Раисы Павловны, в обществе, в специально заводских
делах — нигде не было спасения, и недругу Вершинина ничего не оставалось,
как только искать спасения в бегстве.
Нужно было такому чуду свершаться исправно каждый
день, чтобы люди смотрели на него, ковыряя пальцем в носу,
как смотрел набоб и его приспешники, которым утро напоминало только о новой еде и новом питье.
Таким образом надежды и упования партии Тетюева значительно побледнели и потеряли прежнее обаяние, а известно,
как много значит в каждом
деле вера в собственные силы.
Слишком занятая интимными отношениями, Раиса Павловна с замиранием сердца следила,
как раскрывалась страница любви в жизни ее фаворитки, забывая о своих собственных
делах.
— О нет же, тысячу раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и говорят, но все жестоко ошибаются.
Дело в том, что люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе,
как только в одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну
как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней были даже на «ты», но между нами ничего не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…