Неточные совпадения
— Да вы сегодня, кажется, совсем с ума спятили: я буду советоваться с Платоном Васильичем… Ха-ха!.. Для этого я вас и звала сюда!.. Если хотите знать, так Платон Васильич не увидит этого письма,
как своих ушей. Неужели вы не нашли ничего глупее мне посоветовать? Что такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да
говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит с ума эта особа, которая едет с генералом Блиновым. Заметили, что слово особа подчеркнуто?
— Пока ничего не знаю, но с месяц, никак не более.
Как раз пробудет, одним словом, столько, что ты успеешь повеселиться до упаду, и, кто знает… Да, да!..
Говорю совершенно серьезно…
Стеклянная старинная чернильница с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных —
говорила о той патриархальности, когда добрые люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись,
как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
— Хочешь, я тебя приказчиком сделаю в Мельковском заводе? —
говорил ему в веселую минуту старик Тетюев. — Главное — ты хоть и воруешь, да потихоньку. Не так,
как другие: назначишь его приказчиком, а он и давай надуваться,
как мыльный пузырь. Дуется-дуется, глядишь, и лопнул…
Злые языки
говорили, что такие обновления состава приживалок совпадали с приездами Прейна, который,
как все старые холостяки, очень любил женское общество.
Участь этих женщин, даже не умевших
говорить по-русски, не привлекла к себе участия заводских палачей, и они мало-помалу дошли до последней степени унижения, до
какого в состоянии только пасть голодная, несчастная женщина, принужденная еще воспитывать голодных детей.
— Ну, уж ты очень далеко хватила: Лаптева!.. Дай бог Прейна облюбовать с грехом пополам, а Лаптев уже занят, и, кажется, занят серьезно. Слыхали про Братковскую?
Говорят, красавица: высокого роста, с большими голубыми глазами, с золотистыми волосами… А сложена
как богиня. Первая красавица в Петербурге. А тут какая-нибудь чумичка — Луша… фи!..
— Однако она сильно изменилась в последнее время, — задумчиво
говорила Аннинька, — лицо осунулось, под глазами синие круги… Я вчера прихожу и рассказываю ей, что мы с тобой видели Амальку,
как она ехала по улице в коляске вместе с Тетюевой, так Раиса Павловна даже побелела вся. А ведь скверная штука выйдет, если Тетюев действительно смажет нашу Раису Павловну, Куда мы тогда с тобой денемся, Эмма?
— Одначе долго-таки барин не едет! —
говорил какой-то седой старик, поглядывая в окна господского дома. — Пора бы! с
какого времени дожидаем…
— Это ты верно
говоришь, дедушка, — вступился какой-то прасол. — Все барином кормимся, все у него за спиной сидим,
как тараканы за печкой. Стоит ему сказать единое слово — и кончено: все по миру пойдем… Уж это верно! Вот взять хошь нас! живем своей торговой частью, барин для нас тьфу, кажется, а разобрать, так… одно слово: барин!.. И пословица такая говорится: из барина пух — из мужика дух.
— Жаль, очень жаль… —
говорил генерал, посматривая на двери уборной. — А
какой был талантливый человек! Вы думаете, что его уже невозможно спасти?
— Я и
говорю об этом. Такие же глаза, такие же волосы и такая же цветущая сильная фигура… Он очень походит на свою сестру.
Как ты находишь, Альфред?
— Да нет же,
говорят вам… Право, это отличный план. Теперь для меня все ясно,
как день, и вы можете быть спокойны. Надеюсь, что я немножко знаю Евгения Константиныча, и если обещаю вам, то сдержу свое слово… Вот вам моя рука.
—
Какие вы глупости
говорите, Прейн! — улыбнулась Раиса Павловна уже с сознанием своей силы. — Mademoiselle Эмма, которую вы, кажется, немного знаете, потом Аннинька!.. и будет! У меня не воспитательный дом.
— Я, ей-богу, ничего… Я в первый раз слышу.
Какая каша? Обо мне, право, много лишнего
говорят.
— Так
как вы высказали сейчас желание
говорить откровенно, то я вам отвечу вопросом: разве вы что-нибудь проиграли от такой поездки?
— Да, это совершенно особенный мир, — захлебываясь,
говорила Раиса Павловна. — Нигде не ценится женщина,
как в этом мире, нигде она не ценится больше,
как женщина. Женщине здесь поклоняются, ей приносят в жертву все, даже жизнь, она является царицей, связующей нитью, всесильным центром.
— Родивон Антоныч, уж ты, право… Ах,
какой ты! Мы тебе добром
говорили: пусти… а?
Понятное дело, что такое выдающееся событие,
как бал, подняло страшный переполох в женском заводском мирке, причем мы должны исключительно
говорить только о представительницах beau monde’a, великодушно предоставивших всем другим женщинам изображать народ, — другими словами, только декорировать собой главных действующих лиц.
Нужно ли
говорить о том,
какая борьба закипела на этом ограниченном поле сражения.
— Меня это дело начинает занимать, —
говорил Лаптев. — И,
как мне кажется, настоящий состав заводоуправления не вполне удовлетворяет необходимым требованиям…
Как вы думаете, генерал?
Лаптев заметно оживился, и на его дряблых щеках показался слабый румянец; он
говорил комплименты, острил и постоянно обращался к Раисе Павловне,
как к третейскому судье.
— Я опять начинаю
говорить,
как пехотный офицер, — смеялся Лаптев. — Но меня делает глупым неожиданное счастье.
— Ах,
какие вы слова
говорите! — с ужасом шептал Родион Антоныч, оглядываясь по сторонам на разговаривавшие кучки служащих.
— Я убежден, —
говорил Прейн, когда они возвращались из флигелька, — я убежден, что у этой бабы,
как у змеи, непременно есть где-нибудь ядовитая железка. И если бы у ней не были вставные зубы, я голову готов прозакладывать, что она в состоянии кусаться,
как змея.
Разговор шел по-французски, и любопытные уши m-me Майзель не могли уловить его, тем более что эта почтенная матрона на русско-немецкой подкладке
говорила сама по-француски так же плохо,
как неподкованная лошадь ходит по льду.
Кофе был подан в кабинет, и Лаптев все время дурачился,
как школьник; он даже скопировал генерала, а между прочим досталось и Нине Леонтьевне с Раисой Павловной. Мужчины теперь
говорили о дамах с той непринужденностью,
какой вознаграждают себя все мужчины за официальные любезности и вежливость с женщинами в обществе. Особенно отличился Прозоров, перещеголявший даже Сарматова своим ядовитым остроумием.
— Ах,
как он умеет притворяться! — удивлялся Прейн, хлопая доктора по плечу. — Гликерия Витальевна гораздо откровеннее вас… Она сама
говорила Евгению Константинычу, что вы помолвлены. Да?
Собственно
говоря, набоб даже не желал овладеть Лушой,
как владел другими женщинами; он только хотел ее видеть,
говорить с ней — и только.
— Ну,
как вы себя чувствуете, Сарматов? —
говорил Лаптев, торопливо прожевывая кусок холодной телятины.
— Неужели, Нина, стоит обращать внимание на глупую болтовню такого человека,
как Прозоров? —
говорил генерал. — Обижаться его выходкам — значит, слишком мало уважать себя…
Прошел еще час, пока Евгений Константиныч при помощи Чарльза пришел в надлежащий порядок и показался из своей избушки в охотничьей куртке, в серой шляпе с ястребиным пером и в лакированных ботфортах. Генерал поздоровался с ним очень сухо и только показал глазами на стоявшее высоко солнце; Майзель тоже морщился и передергивал плечами,
как человек, привыкший больше
говорить и даже думать одними жестами.
— Замечательная собака! —
говорил Лаптев, лаская своего пойнтера. —
Какую стойку делает! Раз выдержала дупеля час с четвертью. Таких собак только две по всей России: у меня и у барона N.
— Ах, отстаньте, пожалуйста! Охота вам обращать внимание на нас, старух, — довольно фамильярно ответила Раиса Павловна, насквозь видевшая набоба. — Старые бабы,
как худые горшки, вечно дребезжат. Вы лучше расскажите о своей поездке. Я так жалею, так жалею, что не могла принять в ней участие. Все
говорят,
как вы отлично стреляли…
Набоб был любезен,
как никогда, шутил, смеялся,
говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке с глазу на глаз с набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки набоба.
— Но я ведь сам был на дупелиной охоте, — задумчиво
говорил Платон Васильич. — Видел,
как убили собаку, а потом все поехали обратно. Кажется, больше ничего особенного не случилось…
—
Как все это случилось — я сама не могу дать себе отчета, —
говорила иногда в минуты раздумья Луша, ласкаясь к Прейну.
— О нет же, тысячу раз нет! — с спокойной улыбкой отвечал каждый раз Прейн. — Я знаю, что все так думают и
говорят, но все жестоко ошибаются. Дело в том, что люди не могут себе представить близких отношений между мужчиной и женщиной иначе,
как только в одной форме, а между тем я действительно и теперь люблю Раису Павловну
как замечательно умную женщину, с совершенно особенным темпераментом. Мы с ней были даже на «ты», но между нами ничего не могло быть такого, в чем бы я мог упрекнуть себя…
Есть одна пьеса — «Свадьба Фигаро», так там горничная
говорит: «Ах,
как умные люди иногда бывают глупы!..» Вот именно такой человек генерал.
Но
как ни уговаривала Раиса Павловна своего Ришелье,
как ни старалась поднять в нем упадавший дух мужества, он все-таки трусил генерала и крепко трусил. Даже сердце у него екнуло, когда он опять увидал этого генерала с деловой нахмуренной физиономией. Ведь настоящий генерал, ученая голова, профессор, что там Раиса Павловна ни
говори…
Говорю это
как человек науки, который может только пожелать, чтобы и другие заводовладельцы отнеслись к своему делу с такой же энергией и, что особенно важно, с такой же теплотой и искренним участием.
А партия Тетюева торжествовала совсем открыто, собираясь у Нины Леонтьевны, где об изгнании Раисы Павловны все
говорили,
как о деле решенном.
В ответ на это Братковский целовал Анниньку и шепотом
говорил тот любовный вздор, который непереводим ни на
какой язык, хотя отлично понимается всеми,
как музыка без слов.
— Что же, Эминька, разве я не знаю, что я глупенькая… «Галка»,
как Прозоров
говорит. Все равно пропадать, так хоть месяц поживу в свое удовольствие!
— Ты смотри,
как Лушка устроилась, —
говорила m-lle Эмма, напрасно стараясь отбиться от поцелуев Анниньки.
— Костюм? Можно белый,
как эмблему невинности, но, по-моему, лучше розовый. Да, розовый — цвет любви, цвет молодости, цвет радостей жизни!.. —
говорил старый интриган, следя за выражением лица Прейна. — А впрочем, лучше всего будет спросить у самой Гликерии Виталиевны… У этой девушки бездна вкуса!
В пылу усердия он кричал на всех каким-то неестественным тонким голосом,
как поют молодые петухи, ходил по сцене театрально-непринужденным шагом,
говорил всем дерзости и тысячью других приемов старался вдохнуть в своих сотрудников по сцене одолевший его артистический жар.
Братковский сделал выразительный жест рукой, а Шестеркина засмеялась. Аннинька слишком хорошо изучила ее манеру
говорить и смеяться и вся дрожала,
как в лихорадке. Послышался долгий поцелуй.
— Я знаю твой выбор, — тихо заговорила Раиса Павловна, глядя прямо в лицо Луши. — И знала его гораздо раньше, чем ты думаешь. Но дело не в этом. Я пришла
поговорить с тобой… ну,
как это тебе сказать? —
поговорить,
как мать с дочерью.
— Раиса Павловна, пожалуйста, оставьте это святое слово в покое… Как-то вам нейдет
говорить: мать!