Неточные совпадения
Целую ночь затем ей снился тот зеленый уголок,
в котором притаился целый детский мир с своей великой любовью, «Злая… ведьма…» — стояли у ней
в ушах роковые слова, и во сне она чувствовала, как все лицо у ней горело
огнем и
в глазах накипали слезы.
В этом царстве
огня и железа Горемыкин чувствовал себя больше дома, чем
в своей квартире
в господском доме.
Лицо Раисы Павловны горело
огнем, глаза метали молнии, и
в уютной столовой с дубовой мебелью и суровыми драпировками долго царило самое принужденное молчание.
Вообще трудно сказать, что труднее — работать «
в горе» или
в огненной работе, но и те и другие рабочие являются настоящими гномами нашего «века
огня и железа».
Визг и звонкий девичий смех как-то не вязался с этой суровой обстановкой дымивших доменных печей и подавленного грохота катальных машин, являясь каким-то диссонансом
в этом царстве
огня и железа.
В этом царстве
огня и железа Вавило и Таврило казались какими-то железными людьми, у которых кожа и мускулы были допущены только из снисхождения к человеческой слабости.
Достаточно сказать, что у Лаптевых он был с детства своим человеком и забрал великую силу, когда бразды правления перешли
в собственные руки Евгения Константиныча, который боялся всяких занятий, как
огня, и все передал Прейну, не спрашивая никаких отчетов.
В спальне Раисы Павловны действительно горел
огонь в мраморном камине, а сама Раиса Павловна лежала на кушетке против
огня, наслаждаясь переливами и вздрагиваниями широких огненных языков, лизавших закопченные стенки камина.
Раиса Павловна задумчиво смотрела на
огонь, испытывая закачивавшее чувство дремы, уносившее ее
в далекий мир воспоминаний...
Раиса Павловна опять задумчиво смотрела на
огонь и как-то мягко, точно
в полупросонье, заговорила...
С самого первого дня появления Лаптева
в Кукар-ском заводе господский дом попал
в настоящее осадное положение. Чего Родион Антоныч боялся, как
огня, то и случилось: мужичье взбеленилось и не хотело отходить от господского дома, несмотря на самые трогательные увещания не беспокоить барина.
Прейн, прищурившись, тоже смотрел на нее, как смотрели другие, и под этим перекрестным
огнем удивленных взглядов она оставалась такой же спокойной и уверенной
в себе, как
в первый момент.
Все ему нравилось
в ней: и застенчивая грация просыпавшейся женщины, и несложившаяся окончательно фигура с прорывавшимися детскими движениями, и полный внутреннего
огня взгляд карих глаз, и душистая волна волос, и то свежее, полное чувство, которое он испытывал
в ее присутствии.
Когда Евгений Константиныч вернулся к пылавшим
огням, он, к своему удивлению, увидал Лушу, которая, сидя на бухарском ковре, весело болтала о чем-то
в обществе доктора, Прейна и Прозорова. Чтобы не выдать своего похождения, набоб натянул замшевые перчатки. Луша заметила этот маскарад и улыбнулась.
Егеря и лесообъездчики уже спешились и, выстроившись
в две шеренги, с вытянутыми лицами ожидали дальнейших приказаний. Лошади фыркали и отмахивались хвостами от овода, собаки обнюхивали траву и сильно натягивали своры. Устроился импровизированный охотничий привал, хотя
огня и не раскладывали из опасения испугать дичь.
— Главное, Луша… — глухо ответила Раиса Павловна, опуская глаза, — главное, никогда не повторяй той ошибки, которая погубила меня и твоего отца… Нас трудно судить, да и невозможно. Имей
в виду этот пример, Луша… всегда имей, потому что женщину губит один такой шаг, губит для самой себя. Беги, как
огня, тех людей, то есть мужчин, которые тебе нравятся только как мужчины.
Поймал его Пахомушка, // Поднес к огню, разглядывал // И молвил: «Пташка малая, // А ноготок востер! // Дыхну — с ладони скатишься, // Чихну —
в огонь укатишься, // Щелкну — мертва покатишься, // А все ж ты, пташка малая, // Сильнее мужика! // Окрепнут скоро крылышки, // Тю-тю! куда ни вздумаешь, // Туда и полетишь! // Ой ты, пичуга малая! // Отдай свои нам крылышки, // Все царство облетим, // Посмотрим, поразведаем, // Поспросим — и дознаемся: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?»
Неточные совпадения
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что
в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот
огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам
огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь
огни и шум.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так
в избу прикатит! //
В сарае,
в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с
огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Цыфиркин. Вот на! Слыхал ли? Я сам видал здесь беглый
огонь в сутки сряду часа по три. (Вздохнув.) Охти мне! Грусть берет.