Неточные совпадения
А между
тем она когда-то
была очень и очень красива, по крайней мере, мужчины находили ее такой, чему она имела самые неопровержимые доказательства.
Прохор Сазоныч редко писал, но зато каждое его письмо всегда
было интересно
той деловой обстоятельностью, какой отличаются только люди очень практические.
Может
быть, этой своей особенности Раиса Павловна отчасти и
была обязана
тем, что, несмотря на все перевороты и пертурбации, она твердо и неизменно в течение нескольких лет сохраняла власть в своих руках.
Только несколько отдельных куп из темных
елей и пихт да до десятка старых кедров красноречиво свидетельствовали о
том севере, где цвели эти выхоленные сирени, акации, тополи и тысячи красивых цветов, покрывавших клумбы и грядки яркой цветистой мозаикой.
Ей сделалось жутко от двойного чувства: она презирала этого несчастного человека, отравившего ей жизнь, и вместе с
тем в ней смутно проснулось какое-то теплое чувство к нему, вернее сказать, не к нему лично, а к
тем воспоминаниям, какие
были связаны с этой кудрявой и все еще красивой головой.
Раису Павловну смущало больше всего противоречие, которое вытекало из характеристики Прозорова: если эта таинственная особа стара и безобразна,
то где же секрет ее влияния на Блинова,
тем более что она не
была даже его женой?
Нет, в этой девчонке
есть именно
то качество, которое сразу выделяет женщину из тысячи других бесцветных кукол.
При последних словах Раиса Павловна накинулась на девушку с такими ласками, от которых
та принуждена
была защищаться.
— Ах, какая ты недотрога!.. — с улыбкой проговорила Раиса Павловна. — Не нужно
быть слишком застенчивой. Все хорошо в меру: и застенчивость, и дерзость, и даже глупость… Ну, сознайся, ты рада, что приедет к нам Лаптев? Да?.. Ведь в семнадцать лет жить хочется, а в каком-нибудь Кукарском заводе что могла ты до сих пор видеть, — ровно ничего! Мне, старой бабе, и
то иногда тошнехонько сделается, хоть сейчас же камень на шею да в воду.
— Да? А между
тем от него еще недавно женщины сходили с ума… Впрочем, ты еще
была совсем крошкой, когда Прейн
был здесь в последний раз.
— Настоящая змея! — с улыбкой проговорила Раиса Павловна, вставая с кушетки. — Я сама устрою тебе все… Сиди смирно и не верти головой. Какие у тебя славные волосы, Луша! — любовалась она, перебирая в руках тяжелые пряди еще не просохших волос. — Настоящий шелк… У затылка не нужно плести косу очень туго, а
то будет болеть голова. Вот так
будет лучше…
К этому остается добавить только
то, что Майзель никак не мог забыть
тех жирных генеральских эполет, которые уже готовы
были повиснуть на его широких плечах, но по одной маленькой случайности не только не повисли, но заставили Майзеля выйти в отставку и поступить на частную службу.
Тем, кто не
был в этот день на службе, интересное известие обязательно развез доктор Кормилицын, причем своими бессвязными ответами любопытную половину человеческого рода привел в полное отчаяние.
Главный виновник поднявшегося переполоха, Прозоров,
был очень доволен
той ролью, которая ему выпала в этом деле.
— Да, около
того. Я поклялся провести свою идею до конца, и не
буду я, если когда-нибудь изменю этой идее.
Поместившись на диване, Прозоров старался вслушаться в шумные аккорды музыки будущего; музыкальная
тема была слишком растянута и расплывалась в неясных деталях.
Старик предпочитал музыку прошедшего, где все
было ясно и просто: хоры так хоры, мелодия так мелодия, а
то извольте-ка выдержать всю пьесу до конца.
От закуски Прозоров не отказался,
тем более что Тетюев любил сам хорошо закусить и
выпить, с темп специально барскими приемами, какие усваиваются на официальных обедах и парадных завтраках.
Луша теперь ненавидела даже воздух, которым дышала: он, казалось ей, тоже
был насыщен
той бедностью, какая обошла флигелек Прозорова со всех сторон, пряталась в каждой складке более чем скромных платьев Луши, вместе с пылью покрывала полинялые цветы ее летней соломенной шляпы, выглядывала в отверстия проносившихся прюнелевых ботинок и сквозила в каждую щель, в каждое отверстие.
Это
был замечательный человек в
том отношении, что принадлежал к совершенно особенному типу, который, вероятно, встречается только на Руси...
От такой неожиданности Прозоров сначала опешил, а потом решился идти напролом,
то есть взять магистра с бою, по рецепту Тамерлана, который учился своим военным успехам у «мравия», сорок раз втаскивавшего зерно в гору и сорок раз свалившегося с ним, но все-таки втащившего его в сорок первый.
И везде Прозоров
был прежде всего сам виноват,
то есть непременно что-нибудь сболтнет лишнее, посмеется над начальством, устроит каверзу.
Это
был восприимчивый, впечатлительный ребенок, к своему несчастью унаследовавший от отца его счастливую наружность и известную дозу
того дегтя, каким
был испорчен отцовский мед.
Свою педагогическую деятельность он начал с
того, что переодел девочку мальчиком, точно в женском костюме таились все напасти и злобы, какими
была отравлена жизнь Прозорова.
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны
были Раисе Павловне: они точно успокаивали в ней
того беса, который мучил ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к ней с своей обычной пассивностью.
Самолюбивая до крайности, она готова
была возненавидеть свою фаворитку, если бы это
было в ее воле: Раиса Павловна, не обманывая себя, со страхом видела, как она в Луше жаждет долюбить
то, что потеряла когда-то в ее отце, как переживает с ней свою вторую весну.
А между
тем она
была молода, хороша собой, умна, энергична.
Мужа она никогда не любила, а смотрела на него только как на мужа,
то есть как на печальную необходимость, без которой, к сожалению, обойтись
было нельзя.
Но и этот недостаток в глазах Раисы Павловны вполне выкупался
тем, что девушка
была далеко от сорочьей жадности обыкновенных людишек.
Ее трудно
было купить
теми блестящими безделушками, за которые продаются женщины.
На стене, у которой стояла удобная кушетка,
было развешано несколько хороших охотничьих ружей: пара бельгийских двустволок, шведский штуцер, тульская дробовка и даже «американка»,
то есть американский штуцер Пибоди и Мартини.
Целый день Родиона Антоныча
был испорчен: везде и все
было неладно, все не так, как раньше. Кофе
был пережарен, сливки пригорели; за обедом говядину подали пересушенную, даже сигара, и
та сегодня как-то немного воняла, хотя Родион Антоныч постоянно курил сигары по шести рублей сотня.
Везде
было хорошо, уютно, светло, но от этого Родиону Антонычу делалось еще тяжелее, точно пред ним живьем вставала
та темнота, из которой возникало настоящее великолепие и довольство.
Недалеко ходить, взять хоть
того же старика Тетюева: уж у него-то
был не дом — чаша полная, — а что осталось? — так, пустяки разные: стены да мебелишка сборная.
Случалось нередко так, что приказчики попадали «в гору»,
то есть в железный рудник, что тогда считалось равносильным каторге.
Какой-нибудь Тетюев пользовался княжескими почестями, а насколько сильна
была эта выдержка на всех уральских заводах, доказывает одно
то, что и теперь при встрече с каждым, одетым «по-городски», старики рабочие почтительно ломают шапки.
Сын какого-то лесообъездчика, Родион Антоныч первоначальное свое бытие получил в кукарской заводской конторе в качестве крепостного писца, которому выдавалось жалованья три с полтиной на ассигнации в месяц,
то есть на наш счет — всего один рубль.
Одним словом, как-никак, а Сахарова заметили — этого уже
было достаточно, чтобы сразу выделиться из приниженной, обезличенной массы крепостных заводских служащих, и Сахаров быстро пошел в гору,
то есть из писцов попал прямо в поденные записчики работ, — пост в заводской иерархии довольно видный, особенно для молодого человека.
Неразрывные до
тех пор интересы заводовладельца и мастеровых теперь раскалывались на две неровных половины, причем нужно
было вперед угадать, как и где встретятся взаимные интересы, что необходимо обеспечить за собой и чем, ничего не теряя, поступиться в пользу мастеровых.
Когда эта умная женщина, достаточно умудренная в изворотах и петлях внутренней политики, прочла докладную записку Родиона Антоныча,
то пришла положительно в восторженное состояние, хотя такие душевные движения совсем
были не в ее натуре.
Во-первых, по этой уставной грамоте совсем не
было указано сельских работников, которым землевладелец обязан
был выделить крестьянский надел, так что в мастеровые попали все крестьяне
тех деревень, какие находились в округе Кукарских заводов.
Оговорено
было даже
то, что содержание церквей, школ и больниц остается на
том же усмотрении заводовладельца, который волен все это в одно прекрасное утро «прекратить»,
то есть лишить материального обеспечения.
Но центр тяжести всей уставной грамоты заключался в
том, что уставная грамота касалась только мастеровых и давала им известные условные гарантии только на
том условии, если они
будут работать на заводах.
Так что в результате на стороне заводовладельца оставались все выгоды, даже
был оговорен оброк за пользование покосами и выгонами с
тех мастеровых, которые почему-либо не находятся на заводской работе.
Помещикам, наградившим своих бывших крепостных кошачьими даровыми наделами, во сне никогда не снилось ничего подобного, особенно если принять во внимание
то обстоятельство, что Лаптев
был даже не заводовладелец в юридическом смысле, а только «пользовался» своими полумиллионами десятин богатейшей в свете земли на посессионном праве.
Спорный юридический вопрос о правах посессионных владельцев на недра земли, в случае нахождения в них минеральных сокровищ, тоже
был выговорен уставной грамотой в пользу заводовладельца, так что мастеровые не могли
быть уверены, что у них не отберут для заводских целей даже
те усадебные клочки, которые им принадлежат по закону, но которые, по проекту уставной грамоты Родиона Антоныча, великодушно
были подарены им заводовладельцем.
Как! когда заводы на Урале в течение двух веков пользовались неизменным покровительством государства, которое поддерживало их постоянными субсидиями, гарантиями и высокими тарифами; когда заводчикам задаром
были отданы миллионы десятин на Урале с лесами, водами и всякими минеральными сокровищами, только насаждай отечественную горную промышленность; когда на Урале во имя
тех же интересов горных заводов не могли существовать никакие огнедействующие заведения, и уральское железо должно совершать прогулку во внутреннюю Россию, чтобы оттуда вернуться опять на Урал в виде павловских железных и стальных изделий, и хромистый железняк, чтобы превратиться в краску, отправлялся в Англию, — когда все это творилось, конечно, притязания какого-то паршивого земства, которое ни с
того ни с сего принялось обкладывать заводы налогами, эти притязания просто
были смешны.
— Как хотите, так и делайте… Если хлопоты
будут стоить столько же, сколько теперь приходится налогов,
то заводам лучше же платить за хлопоты, чем этому земству! Вы понимаете меня?
Сам губернатор
был на стороне Родиона Антоныча и назначал председателями земских собраний
тех лиц, на которых указывало кукарское заводоуправление.
Родион Антоныч, например, когда строил свой дом,
то прежде чем перейти в него, съездил за триста верст за двумя черными тараканами, без которых, как известно, богатство в доме не
будет держаться.