О первом заключении
говорил раз с отцом Николаем и был удивлен, как он это внял и согласился, но сейчас же сделал в шутку: „Русь, — сказал он, — во Христа крестилась, но только во Христа не облекалась“.
Неточные совпадения
— Как ты с ними будешь, Ионыч? —
говорила ему не
раз, указывая на детей, бабушка Роховна.
Брат покойника Авенир оставался совершенно равнодушен к смерти своего жестокого брата, тем более что в течение трех последних дней, которые мертвец простоял в доме, старик Маркел Семеныч, начавший страха ради холерного прилежать чарочке,
раз пять принимался колотить Авенира чем попадя, упрекая его при этом в бесчувственности и
говоря, что «вот тебе бы нерачителю дома следовало растянуться, а не брату».
— Батюшка! смилуйся! ты хмелен, ты мне по муже родитель; я от тебя этого стерпеть не могу! —
говорила вдова, разжимая руку, захватившую свекровы волосы. Но Маркел Семеныч только крепче сжал стан невестки и, тесно прижимаясь к ней всею фигурой,
разом перенес в комнату через подоконник свою ногу.
Уступая просьбам сестры, она один только
раз согласилась пойти к очень любившей обеих девочек городничихе, и здесь, сидя за обеденным столом, слышала, как та же самая почтмейстерша
говорила одной своей полной дочери: «Не обжирайся, пожалуйста; тебе слава Богу есть что дома есть, ты не Глашка лекарева».
Вспыхивала на этот
раз и Мила и чувствовала себя способной сказать сестре очень едкую дерзость, но ограничивалась тем, что
говорила: слава богу, что уж за Митрофана Михайлыча не могу выйти.
— Нет еще; я
говорил раза два с княжной, не более, но знаешь, как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если бы я носил эполеты…
— Так и отдать ее Алешке? — докончил Гордей Евстратыч и тихо так засмеялся. — Так вот зачем ты меня завела в свою горницу… Гм… Ежели бы это кто мне другой сказал, а не ты, так я… Ну, да что об этом говорить. Может, еще что на уме держишь, так уж
говори разом, и я тебе разом ответ дам.
Собралась целая куча народа: жанристы, пейзажисты и скульпторы, два рецензента из каких-то маленьких газет, несколько посторонних лиц. Начали пить и разговаривать. Через полчаса все уже
говорили разом, потому что все были навеселе. И я тоже. Помню, что меня качали и я говорил речь. Потом целовался с рецензентом и пил с ним брудершафт. Пили, говорили и целовались много и разошлись по домам в четыре часа утра. Кажется, двое расположились на ночлег в том же угольном номере гостиницы «Вена».
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Что вы! что вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной
раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и
говорят: «Вон,
говорят, Иван Александрович идет!» А один
раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком,
говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько
раз ему
говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Лука Лукич. Да, он горяч! Я ему это несколько
раз уже замечал…
Говорит: «Как хотите, для науки я жизни не пощажу».
Я
раз слушал его: ну, покамест
говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу вам сказать, что с ним сделалось.