Неточные совпадения
Это была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная, с характером самым неуживчивым и до
того несносным, что, несмотря на свои золотые руки, она не находила себе места нигде и попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не
замечал ни этого треска, ни чекота и самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит ее на руки, посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
— Чему-с? А она
тому соответствует, — заговорил протяжнее дьякон, — что дали
мол, дескать, ему линейкой палю в руку.
— Вру! А отчего же вон у него «жезл расцвел»? А небось ничего про
то, что в руку дано, не обозначено? Почему? Потому что это сделано для превозвышения, а вам это для унижения черкнуто, что,
мол, дана палка в лапу.
Ниже, через несколько записей, значилось: «Был по делам в губернии и, представляясь владыке, лично ему докладывал о бедности причтов. Владыка очень о сем соболезновали; но
заметили, что и сам Господь наш не имел где главы восклонить, а к сему учить не уставал. Советовал мне, дабы рекомендовать духовным читать книгу „О подражании Христу“. На сие ничего его преосвященству не возражал, да и вотще было бы возражать, потому как и книги
той духовному нищенству нашему достать негде.
Но она, тонкая сия лукавица,
заметив сие мое упущение, поправила оное с невероятною оригинальностью: час
тому назад пришла она, положила мне на стол носовой платок чистый и, поцеловав меня, как бы и путная, удалилась ко сну.
Однако в
то самое время, как я восторгался женой моей, я и не
заметил, что тронувшее Наташу слово мое на Преображеньев день других тронуло совершенно в другую сторону, и я посеял против себя вовсе нежеланное неудовольствие в некоторых лицах в городе.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено
то же. Боюсь, не утерплю и скажу слово! Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся пропивают, а души гибнут“. Но как проповедовать без цензуры не
смею,
то хочу интригой учредить у себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
23-го апреля. Ахилла появился со шпорами, которые нарочно заказал себе для езды изготовить Пизонскому. Вот что худо, что он ни за что не может ограничиться на умеренности, а непременно во всем достарается до крайности. Чтоб остановить его, я моими собственными ногами шпоры эти от Ахиллиных сапог одним ударом отломил, а его просил за эту пошлость и самое наездничество на сей год прекратить. Итак, он ныне у меня под епитимьей. Да что же делать, когда нельзя его не воздерживать. А
то он и
мечами препояшется.
Дабы не допустить его до суда
тех архиерейских слуг, коих великий император изволил озаглавить „лакомыми скотинами“ и „несытыми татарами“, я призвал к себе и битого и небитого и настоятельно заставил их поклониться друг другу в ноги и примириться, и при сем
заметил, что дьякон Ахилла исполнил сие со всею весьма доброю искренностью.
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят с
тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина,
молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
— А разумеется, после
того как ты
смел меня, духовное лицо, такую глупость спросить, — ты больше ничего как подлец. А ты послушай: я тебе давеча спустил, когда ты пошутил про хвостик, но уж этого ты бойся.
— Что же ты мне этим сказать хочешь?
То ли, что,
мол, и ты сам, протопоп, куришь?
— Что ж, милостивые государи, смеетесь ли вы или не смеетесь, а вправду интересуетесь об этом слышать, но если вся компания желает,
то уже я ослушаться не
смею, расскажу.
— Это всего было чрез год как они меня у прежних господ купили. Я прожил этот годок в ужасной грусти, потому что был оторван, знаете, от крови родной и от фамилии. Разумеется, виду этого, что грущу, я не подавал, чтобы как помещице о
том не донесли или бы сами они не
заметили; но только все это было втуне, потому что покойница все это провидели. Стали приближаться мои именины они и изволят говорить...
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с собою лгать подрядили:
тот всякий день приходит и врет, что «ищут,
мол, ее, да не находят».
— Да; вот
заметьте себе, много, много в этом скудости, а мне от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои, люди русские в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе
тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой.
Эта умная девушка прямо написала ему, что,
мол, „после
того, что я у вас видела, между нами все кончено“.
И она взяла первую попавшуюся ей в руки книгу и, взглянув поверх ее в окно,
заметила, что у Борноволокова, которого она считала Термосесовым, руки довольно грязны, между
тем как ее праздные руки белы как пена.
На дворе было уже около двух часов ночи, что для уездного города, конечно, было весьма поздно, и Препотенский, плетяся, размышлял, каким способом ему благополучнее доставиться домой,
то есть улизнуть ли потихоньку, чтоб его не
заметил Ахилла, или, напротив, ввериться его великодушию, так как Варнава когда-то читал, что у черкесов на Кавказе иногда спасаются единственно
тем, что вверяют себя великодушию врага, и теперь он почему-то склонялся к мысли судить об Ахилле по-черкесски.
Я ему поставил вопрос, что все же,
мол… мелко ли это или не мелко,
то что я указываю, но все это знамения царящего в обществе духа.
«И что же,
мол, если теперь с этою мелочью не справимся,
то как набольшие-то наши тогда думают справляться, когда это вырастет?» А он по этой, ненавистной мне, нашей русской шутливости изволил оповедать анекдот, который действительно очень подходящ к делу, но которого я, по званию своему, никому, кроме тебя, не могу и рассказать!
Хватимся и ахнем: «Ах,
мол, как бы нам с нею познакомиться!» А нескладные денщики что могут на сие ответить кроме
того, что,
мол, «дымом пахнет».
На все это имею честь обратить внимание вашего превосходительства и при сем считаю своею обязанностью свидетельствовать пред вашим превосходительством о незаменимых заслугах находящегося при мне вольнонаемного канцелярского служителя Измаила Петрова Термосесова, тонкой наблюдательности которого и уменью проникать во все слои общества я обязан многими драгоценными сведениями, и
смею выразить
ту мысль, что если бы начальству угодно было употребить этого даровитого человека к самостоятельной работе в наблюдательном роде,
то он несомненно мог бы принесть пользу безмерную».
В размышлениях своих этот фрукт нашего рассадника был особенно интересен с
той стороны, что он ни на минуту не возвращался к прошлому и совершившемуся и не останавливался ни на одном из новых лиц, которых он так круто и
смело обошел самыми бесцеремонными приемами.
Встретив Бизюкину, он пожелал за ней приударить, и приударил; занимаясь ее развитием черт знает для чего, он
метнул мыслью на возможность присвоить себе бывшие на ней бриллианты и немедленно же привел все это в исполнение, и притом спрятал их так хитро, что если бы, чего боже сохрани, Бизюкины довели до обыска,
то бриллианты оказались бы, конечно, не у Термосесова, а у князя Борноволокова, который носил эти драгоценности чуть ли не на самом себе; они были зашиты в его шинели.
Протопоп не
замечал, сколько времени прошло с
тех пор, как его оглушило, и долго ли он был без сознания.
Когда это, говорит, было?» — «То-то,
мол, и есть когда?
— Черт его, братцы мои, знает, что в нем такое действует! — воскликнул Ахилла и, обратясь к исправнику, еще раз ему погрозил: отойди,
мол, а
то, видишь, человек смущается.
— «Ну, кричит, скорей пересчитывай!» Я им и называю, что ведь названия,
мол, даются всё больше по породам, что какой прилично: борзые почаще все «Милорды», а
то из наших простых, которые красивей, «Барбосы» есть, из аглицких «Фани», из курляндских «Шарлотки», французских называют и «Жужу» и «Бижу»; испанские «Карло», или «Катанья», или еще как-нибудь; немецкие «Шпиц»…
И в этих размышлениях дьякон не
заметил, как прошла ночь и на небе блеснула бледною янтарного чертой заря, последняя заря, осеняющая на земле разрушающийся остаток
того, что было слышащим землю свою и разумевающим ее попом Савелием.
Но в
то время, как Ахилла хотел перевернуть еще страницу, он
замечает, что ему непомерно тягостно и что его держит кто-то за руки.
Кончился допрос, он все смотрел на Данилку и ни с
того ни с сего стал
замечать, что Данилка в его глазах
то поднимется,
то опустится.
— Огустел весь, — тяжело ответил дьякон и через минуту совсем неожиданно заговорил в повествовательном тоне: — Я после своей собачонки Какваски… — когда ее мальпост колесом переехал… хотел было себе еще одного песика купить… Вижу в Петербурге на Невском собачйя… и говорю: «Достань, говорю, мне… хорошенькую собачку…» А он говорит: «Нынче, говорит, собак нет, а теперь, говорит, пошли все понтерб и сетерб»… — «А что,
мол, это за звери?..» — «А это
те же самые, говорит, собаки, только им другое название».