Неточные совпадения
Ужасаюсь я; а он все дальше да больше: «Да там и во всем,
говорит, бездна противоречий…» И
пошел, знаете, и
пошел, и все опровергает; а я все это сижу да слушаю.
«Я,
говорю, я, если бы только не видел отца Савелиевой прямоты, потому как знаю, что он прямо алтарю предстоит и жертва его прямо
идет, как жертва Авелева, то я только Каином быть не хочу, а то бы я его…» Это, понимаете, на отца Савелия-то!
Вот,
говорит, как его английский писатель Бирон изображает…» Да и пошла-с мне расписывать!
Я приходил и винился; во всем винился и каялся,
говорил: «Простите, как бог грешников прощает», но на все один ответ: «
Иди».
Почтмейстерша Тимониха мне все советует: «В полк,
говорит, отец дьякон,
идите, вас полковые любить будут».
„Ну, —
говорю, — а если бы двадцать?“ — „Ну, а с двадцатью, —
говорит, — уж нечего делать — двадцать одолеют“ — и при сем рассказал, что однажды он, еще будучи в училище,
шел с своим родным братом домой и одновременно с проходившею партией солдат увидели куст калины с немногими ветками сих никуда почти не годных ягод и устремились овладеть ими, и Ахилла с братом и солдаты человек до сорока, „и произошла, —
говорит, — тут между нами великая свалка, и братца Финогешу убили“.
— А, а, я осел; со мной нельзя
говорить! Ну, брат, так я же вам не Савелий;
пойдем в омут?
Да-с; Ахилка
говорит, что я трус, и это и все так думают; но я вчера доказал, что я не трус; а я прямо
пошел к Ахилке.
«Нет-с,
говорю, не хочу и вовсе не интересуюсь вашими доказательствами», и сейчас же
пошел к Бизюкиным, чтобы поскорей рассказать все это Дарье Николаевне.
— Сестрица, бывало, расплачутся, — продолжал успокоенный Николай Афанасьевич, — а я ее куда-нибудь в уголок или на лестницу тихонечко с глаз Марфы Андревны выманю и уговорю. «Сестрица,
говорю, успокойтесь; пожалейте себя, эта немилость к милости». И точно, горячее да сплывчивое сердце их сейчас скоро и пройдет: «Марья! — бывало, зовут через минутку. — Полно, мать, злиться-то. Чего ты кошкой-то ощетинилась,
иди сядь здесь, работай». Вы ведь, сестрица, не сердитесь?
— Да ничего, ничего, это самое простое дело, — возражал Ахилла. — Граф Кленыхин у нас семинарский корпус смотрел, я ему поклонился, а он
говорит: «
Пошел прочь, дурак!» Вот и весь наш разговор, чему я рассмеялся.
— Вы вон школы заводите, что же? по-настоящему, как принято у глупых красных петухов, вас за это, пожалуй, надо хвалить, а как Термосесов практик, то он не станет этого делать. Термосесов
говорит: бросьте школы, они вредны; народ, обучаясь грамоте, станет святые книги читать. Вы думаете, грамотность к разрушающим элементам относится? Нет-с. Она
идет к созидающим, а нам надо прежде все разрушить.
— Да, и на кой черт она нам теперь, революция, когда и так без революции дело
идет как нельзя лучше на нашу сторону… А вон ваш сынишка, видите, стоит и слушает. Зачем вы ему позволяете слушать, что большие
говорят.
— А я тебе
говорю, это не пивомедие будет, а лампопό.
Идем!
— Право, — заговорила почтмейстерша с непритворными нервными слезами на глазах. — Право… я
говорю, что ж, он здесь один… я его люблю, как сына; я в этом не ошибаюсь, и
слава богу, что я это прочитала.
Я
говорю: «
Иди, брат, откуда пришел;
иди, ты нам не родня».
Спор
пошел Я разгорячился от этих самых от косушечек-то да и
говорю, что,
говорю, ты знаешь, строка ты этакая!
Ты за старшего
идешь?» — «Я,
говорит, ваше высокоблагородие».
Протопоп опять поцеловал женины руки и
пошел дьячить, а Наталья Николаевна свернулась калачиком и заснула, и ей привиделся сон, что вошел будто к ней дьякон Ахилла и
говорит: «Что же вы не помолитесь, чтоб отцу Савелию легче было страждовать?» — «А как же, — спрашивает Наталья Николаевна, — поучи, как это произнести?» — «А вот, —
говорит Ахилла, — что произносите: господи, ими же веси путями спаси!» — «Господи, ими же веси путями спаси!» — благоговейно проговорила Наталья Николаевна и вдруг почувствовала, как будто дьякон ее взял и внес в алтарь, и алтарь тот огромный-преогромный: столбы — и конца им не видно, а престол до самого неба и весь сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, — все будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьякон ее в алтарь внес.
— И взаправду теперь, —
говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи
пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и вижу, что религия, как она есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке выходит…
— Огустел весь, — тяжело ответил дьякон и через минуту совсем неожиданно заговорил в повествовательном тоне: — Я после своей собачонки Какваски… — когда ее мальпост колесом переехал… хотел было себе еще одного песика купить… Вижу в Петербурге на Невском собачйя… и
говорю: «Достань,
говорю, мне… хорошенькую собачку…» А он
говорит: «Нынче,
говорит, собак нет, а теперь,
говорит,
пошли все понтерб и сетерб»… — «А что, мол, это за звери?..» — «А это те же самые,
говорит, собаки, только им другое название».
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как
пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И
пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что
говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, —
слава богу!» И
говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Лука Лукич (летит вон почти бегом и
говорит в сторону).Ну
слава богу! авось не заглянет в классы!
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и
говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и,
слава богу, все
пошло хорошо.