Неточные совпадения
3-госентября. Я сделал значительную ошибку: нет, совсем этой неосторожности
не конец. Из консистории получен запрос: действительно
ли я говорил импровизацией проповедь с указанием на живое лицо? Ах, сколь у нас везде всего живого боятся! Что ж, я
так и отвечал, что говорил именно вот как и вот что. Думаю,
не повесят же меня за это и головы
не снимут, а между тем против воли смутно и спокойствие улетело.
И
не нашел я тут никакой логической связи, либо весьма мало ее отыскивал, а только все лишь какие-то обрывки мыслей встречал; но
такие обрывки, что невольно их помнишь, да и забыть едва
ли сумеешь.
12 — е декабря. Некоторое объяснение было между мною и отцом благочинным, а из-за чего? Из-за ризы плодомасовской, что
не так она будто в церковь доставлена, как бы следовало, и при сем добавил он, что, мол, „и разные слухи ходят, что вы от нее и еще нечто получили“. Что ж, это, значит, имеет
такой вид, что я будто
не все для церкви пожертвованное доставил, а украл нечто, что
ли?
Но когда мы с причтом, окончив служение, проходили мимо бакалейной лавки братьев Лялиных, то один из поляков вышел со стаканом вина на крыльцо и, подражая голосом дьякону, возгласил: „Много
ли это!“ Я понял, что это посмеяние над многолетием, и
так и описал, и сего
не срамлюсь и за доносчика себя
не почитаю, ибо я русский и деликатность с таковыми людьми должен считать за неуместное.
Ветхая просвирня бежала, подпрыгивая и подскакивая, как бегают дурно летающие птицы, прежде чем им подняться на воздух, а Варнава шел тихо; но тем
не менее все-таки трудно было решить, могла
ли бы просвирня и при
таком быстром аллюре догнать своего сына, потому что он был уж в конце улицы, которую та только что начинала.
— Да, это
не на тебя: это он… я
так полагаю… Да уйдете
ли вы с дороги прочь, пострелята!.. Это он душою… понимаешь?
— А потому, что Данила много
ли тут виноват, что он только повторил, как ему ученый человек сказывал? Это ведь по-настоящему, если
так судить, вы Варнаву Васильича должны остепенять, потому что это он нам сказывал, а Данила только сомневался, что
не то это, как учитель говорил, дождь от естества вещей,
не то от молебна! Вот если бы вы оттрясли учителя, это точно было бы закон.
—
Не удивительно
ли, что эта старая сказка, которую рассказал сейчас карлик и которую я
так много раз уже слышал, ничтожная сказочка про эти вязальные старухины спицы,
не только меня освежила, но и успокоила от того раздражения, в которое меня ввергла намеднишняя новая действительность?
И Термосесов вдруг совершенно иным голосом и самою мягкою интонацией произнес: «Ну,
так да, что
ли? да?» Это да было произнесено
таким тоном, что у Бизюкиной захолонуло в сердце. Она поняла, что ответ требуется совсем
не к тому вопросу, который высказан, а к тому, подразумеваемый смысл которого даже ее испугал своим реализмом, и потому Бизюкина молчала. Но Термосесов наступал.
— Прекрасно! Вы поняли, что со мной шутить плохо и были очень покладисты, и я вас за это хвалю. Вы поняли, что вам меня нельзя
так подкидывать, потому что голод-то ведь
не свой брат, и голодая-то мало
ли кто что может припомнить? А у Термосесова память первый сорт и сметка тоже водится: он еще, когда вы самым красным революционером были, знал, что вы непременно свернете.
— Да тебе что, неотразимо что
ли уж хочется пострадать?
Так ведь этого из-за пустяков
не делают. Лучше побереги себя до хорошего случая.
На дворе было уже около двух часов ночи, что для уездного города, конечно, было весьма поздно, и Препотенский, плетяся, размышлял, каким способом ему благополучнее доставиться домой, то есть улизнуть
ли потихоньку, чтоб его
не заметил Ахилла, или, напротив, ввериться его великодушию,
так как Варнава когда-то читал, что у черкесов на Кавказе иногда спасаются единственно тем, что вверяют себя великодушию врага, и теперь он почему-то склонялся к мысли судить об Ахилле по-черкесски.
Не смиренному
ли Захарии, который «есть
так, как бы его нет»; удалому
ли Ахилле, который живет как стихийная сила,
не зная сам, для чего и к чему он поставлен;
не чиновникам
ли, или
не дамам
ли, или, наконец, даже
не Туганову
ли, от которого он ждал поддержки как от коренного русского барина?
— Фу ты, прах вас возьми, да уж это
не шутка
ли глупейшая?.. Неужто уж они вздумали шутить надо мною
таким образом?!. Но нет, это
не шутка: «Туберкулову»… Фамилия моя перековеркана с явным умыслом оскорбить меня и… и потом «соблазнительное и непристойное поведение» Ахиллы!.. Что все это
такое значит и на что сплетается?.. Дабы их
не потешить и
не впасть в погрешность, испробуем метод выжидательный, в неясных случаях единственно уместный.
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает какого кавардаку,
так как он способен удивить свет своею подлостью, да и к тому же едва
ли не вор,
так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
— Да; ну
так скажите по крайней мере,
не в моих
ли вещах где-нибудь эти бриллианты спрятаны?
Встретив Бизюкину, он пожелал за ней приударить, и приударил; занимаясь ее развитием черт знает для чего, он метнул мыслью на возможность присвоить себе бывшие на ней бриллианты и немедленно же привел все это в исполнение, и притом спрятал их
так хитро, что если бы, чего боже сохрани, Бизюкины довели до обыска, то бриллианты оказались бы, конечно,
не у Термосесова, а у князя Борноволокова, который носил эти драгоценности чуть
ли не на самом себе; они были зашиты в его шинели.
Между тем гостья, по-видимому,
не скучала, и когда заботливая почтмейстерша в конце ужина отнеслась к ней с вопросом:
не скучала
ли она? та с искреннейшею веселостью отвечала, что она
не умеет ее благодарить за удовольствие, доставленное ей ее гостями, и добавила, что если она может о чем-нибудь сожалеть, то это только о том, что она
так поздно познакомилась с дьяконом и капитаном Повердовней.
— Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла,
таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что
такое? Высунулся в форточку, да и говорю: «Уж
не с отцом
ли Савелием еще что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят,
не то, а я нужное дело к тебе, Николаша, имею. Я к тебе за советом приехал».
— Это просто я
не знаю как и назвать, что это
такое! Все, все, все как есть нехорошо. Ах ты боже мой! Можно
ли так человека огорчать? Ну, если
не нравится тебе, нехорошо, — ну, потерпи, помолчи, уважь… ведь я же старался… Тьфу! Что за поганый народ — люди!