Неточные совпадения
В сравнении с протоиереем Туберозовым и
отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит, что происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие
другие казачьи добродетели.
Пятиоконный, немного покосившийся серый дом
отца Захарии похож скорее на большой птичник, и к довершению сходства его с этим заведением во все маленькие переплеты его зеленых окон постоянно толкутся различные носы и хохлики,
друг друга оттирающие и
друг друга преследующие.
Так, например, однажды помещик и местный предводитель дворянства, Алексей Никитич Плодомасов, возвратясь из Петербурга, привез оттуда лицам любимого им соборного духовенства разные более или менее ценные подарки и между прочим три трости: две с совершенно одинаковыми набалдашниками из червонного золота для священников, то есть одну для
отца Туберозова,
другую для
отца Захарии, а третью с красивым набалдашником из серебра с чернью для дьякона Ахиллы.
Отец протопоп вылез из кибитки важный, солидный; вошел в дом, помолился, повидался с женой, поцеловал ее при этом три раза в уста, потом поздоровался с
отцом Захарией, с которым они поцеловали
друг друга в плечи, и, наконец, и с дьяконом Ахиллой, причем дьякон Ахилла поцеловал у
отца протопопа руку, а
отец протопоп приложил свои уста к его темени.
День,
другой и третий прошел, а
отец Туберозов и не заговаривает об этом деле, словно свез он посохи в губернию да там их оба по реке спустил, чтоб и речи о них не было.
— А вот это,
отец Захария, будет тебе, — докончил протопоп, подавая
другую трость Захарии.
Получив взаимные благословения, супруги напутствовали
друг друга и взаимным поцелуем, причем
отец протопоп целовал свою низенькую жену в лоб, а она его в сердце; затем они расставались: протопоп уходил в свою гостиную и вскоре ложился. Точно так же пришел он в свою комнату и сегодня, но не лег в постель, а долго ходил по комнате, наконец притворил и тихо запер на крючок дверь в женину спальню.
— Да, я,
друг Наташа, немножко почитаю, — отвечал
отец Туберозов, — а ты, одолжи меня, усни, пожалуй.
Я все это слышал из спальни, после обеда отдыхая, и, проснувшись, уже не решился прерывать их диспута, а они один
другого поражали: оный ритор, стоя за разум Соломона, подкрепляет свое мнение словами Писания, что „Соломон бе мудрейший из всех на земли сущих“, а моя благоверная поразила его особым манером: „Нечего, нечего, — говорит, — вам мне ткать это ваше: бе, да рече, да пече; это ваше бе, — говорит, — ничего не значит, потому что оно еще тогда было писано, когда
отец Савелий еще не родился“.
А они требуют, чтоб я вместо живой речи, направляемой от души к душе, делал риторические упражнения и сими
отцу Троадию доставлял удовольствие чувствовать, что в церкви минули дни Могилы, Ростовского Димитрия и
других светил светлых, а настали иные, когда не умнейший слабейшего в разуме наставляет, а обратно, дабы сим уму и чувству человеческому поругаться.
С одного боку ее стоял Николай Афанасьевич, с
другого — Марья Афанасьевна, а сзади ее — сельский священник,
отец Алексей, по ее назначению посвященный из ее на волю пущенных крепостных.
— Все,
отец, случай, и во всем, что сего государства касается, окроме Божией воли, мне доселе видятся только одни случайности. Прихлопнули бы твои раскольники Петрушу-воителя, так и сидели бы мы на своей хваленой земле до сих пор не государством великим, а вроде каких-нибудь толстогубых турецких болгар, да у самих бы этих поляков руки целовали. За одно нам хвала — что много нас: не скоро поедим
друг друга; вот этот случай нам хорошая заручка.
Учитель исчез из церкви, как только началась служба, а дьякон бежал тотчас, как ее окончил.
Отцу Савелию, который прилег отдохнуть, так и кажется, что они где-нибудь носятся и
друг друга гонят. Это был «сон в руку»: дьякон и Варнава приготовлялись к большому сражению.
Она так распорядилась, что уж за
другого ее выдавать нечего было думать, и обо всем этом, понимаете, совершенно честно сказала
отцу.
Итак, она честно и прямо раскрыла
отцу имеющий значение факт, а он ни более ни менее как сделал следующую подлость; он сказал ей: «Съезди, мой
друг, завтра к тетке и расскажи еще это ей».
— Никто же
другой. Дело,
отец Захария, необыкновенное по началу своему и по окончанию необыкновенное. Я старался как заслужить, а он все смял, повернул бог знает куда лицом и вывел что-то такое, чего я, хоть убей, теперь не пойму и рассказать не умею.
Засим оба они пожали
друг другу руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на то кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле
отца Захарии, меж тем как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошел как можно дальше и сел напротив отворенной двери в зал.
Доводы Термосесова слишком соблазнительно действовали на любопытство девиц, из них то одна, то
другая начали порываться сбегать к
отцу в контору и принесть интересное письмо заезжего гостя.
Павлюкан отобедал один. Он собрал ложки и хлеб в плетенный из лыка дорожный кошель, опрокинул на свежую траву котел и, залив водой костерчик, забрался под телегу и немедленно последовал примеру протопопа. Лошади
отца Савелия тоже недолго стучали своими челюстями; и они одна за
другою скоро утихли, уронили головы и задремали.
— Очень просто! Оттого, что
отец Савелий сами сказали мне: «Брось эти хлопоты,
друг; для нас, духовных, нет защитников. Проси всех, в одолжение мне, не вступаться за меня».
Это Ахилла сделал уже превзойдя самого себя, и зато, когда он окончил многолетие, то петь рискнул только один привычный к его голосу
отец Захария, да городской голова: все остальные гости пали на свои места и полулежали на стульях, держась руками за стол или
друг за
друга.
Еще немного спустя он писал уже из Петербурга: «Прелюбезный
друг мой и ваше высокопреподобие
отец Савелий.
Не спорили только два лица: это голова и
отец Захария, но и то они не спорили потому, что были заняты особыми расследованиями: голова, низенький толстый купец, все потихоньку подкрадывался к черту то с той, то с
другой стороны и из изнавести крестил и затем сам тотчас же быстро отскакивал в сторону, чтобы с ним вместе не провалиться, а Захария тормошил его за рожки и шептал под бурку...
Неточные совпадения
Г-жа Простакова (осматривая кафтан на Митрофане). Кафтан весь испорчен. Еремеевна, введи сюда мошенника Тришку. (Еремеевна отходит.) Он, вор, везде его обузил. Митрофанушка,
друг мой! Я чаю, тебя жмет до смерти. Позови сюда
отца.
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка,
друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место
отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна,
друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного
друга. Поди за кого хочешь.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как
отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и
другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
Сережа, и прежде робкий в отношении к
отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том,
друг или враг Вронский, чуждался
отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба
отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу
другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не понимал того, что говорил, и это раздражило его.