Неточные совпадения
— А послушай-ка, отче, где твоя трость? Дай-ка ты мне ее, я ее свезу в город.
Но боже мой, боже мой! как я только вспомню да подумаю — и что это тогда со мною поделалось, что я его, этакого негодивца Варнавку,
слушал и что даже до сего дня я еще с ним как должно не расправился!
Ужасаюсь я; а он все дальше да больше: «Да там и во всем, говорит, бездна противоречий…» И пошел, знаете, и пошел, и все опровергает; а я все это сижу да
слушаю.
Протопопица
слушает с удовольствием пение Ахиллы, потому что она любит и его самого за то, что он любит ее мужа, и любит его пение. Она замечталась и не слышит, как дьякон взошел на берег, и все приближается и приближается, и, наконец, под самым ее окошечком вдруг хватил с декламацией...
— Извольте хорошенько
слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
Очутясь между протопопом Савелием и его прошлым, станем тихо и почтительно
слушать тихий шепот его старческих уст, раздающийся в глухой тиши полуночи.
Призналася, что вчера в церкви,
слушая мое слово, которое ей почему-то столь много понравилось, она дала обет идти пешком в Киев, если только почувствует себя в тягости.
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „
Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
—
Послушай, отец лекарь, ты шути, шути, только пропорцию знай: ты помни, что я духовная особа!
— А разумеется, после того как ты смел меня, духовное лицо, такую глупость спросить, — ты больше ничего как подлец. А ты
послушай: я тебе давеча спустил, когда ты пошутил про хвостик, но уж этого ты бойся.
И вслед за сим Ахилла скороговоркой, но со всеми деталями рассказал, как он вчера украл костяк у Варнавы Препотенского и как этот костяк опять пропал у него и очутился на старом месте. Туберозов
слушал Ахиллу все более и более раскрывая глаза, и, невольно сделав не сколько шагов назад, воскликнул...
— «Прекрасная, говорю, картина»; а он: «Да, говорит, ты это заметь; а теперь лучше, брат,
слушай меня, забудь про все свои глупости и уходи», и с этим, слышу, он опять завалился на свое логово.
Да вы
слушаете ли меня, Валерьян Николаевич?
— Не только
слушаю, но с каждым вашим словом усугубляю мое любопытство.
— Да что же тут, Варнаша, тебе такого обидного? Молока ты утром пьешь до бесконечности; чаю с булкой кушаешь до бесконечности; жаркого и каши тоже, а встанешь из-за стола опять весь до бесконечности пустой, — это болезнь. Я говорю,
послушай меня, сынок…
—
Послушайте, советница, а вы, право, напрасно за этого учителя заступаетесь.
—
Послушай, спрячь, сделай милость, это, а то я рассержусь, — попросил вежливо Ахилла; но вместо ответа из дома послышался самый оскорбительный хохот, и сам акцизный, стоя у окна, начал, смеясь, громко щелкать на дьякона челюстями скелета.
Это был голос Туберозова. Протопоп Савелий стоял строгий и дрожащий от гнева и одышки. Ахилла его
послушал; он сверкнул покрасневшими от ярости глазами на акцизника и бросил в сторону камень с такою силой, что он ушел на целый вершок в землю.
Они сидят читают, а я пред ними стою, чулок вяжу да
слушаю.
А потом опять, как Марфа Андревна не выдержат, заедем и, как только они войдут, сейчас и объявляют: «Ну
слушай же, матушка генеральша, я тебе, чтобы попусту не говорить, тысячу рублей за твою уродицу дам», а та, как назло, не порочит меня, а две за меня Марфе Андревне предлагает.
— «Слушаю-с». Я сейчас только сказала: говори просто «
слушаю и понимаю».
—
Слушаю и понимаю; но только мне этак, сударыня, трудно.
—
Послушайте, милый фруктик: вели-ко, дружочек, прислуге подать нам умыться!
— Да, и на кой черт она нам теперь, революция, когда и так без революции дело идет как нельзя лучше на нашу сторону… А вон ваш сынишка, видите, стоит и
слушает. Зачем вы ему позволяете
слушать, что большие говорят.
Бизюкина совсем не того ожидала от Термосесова и была поражена им. Ей было и сладко и страшно
слушать его неожиданные и совершенно новые для нее речи. Она не могла еще пока отдать себе отчета в том, лучше это того, что ею ожидалось, или хуже, но ей во всяком случае было приятно, что во всем, что она слышала, было очень много чрезвычайно удобного и укладливого. Это ей нравилось.
—
Послушайте, Бизюкина, ведь этак, маточка, нельзя! — начал он, взяв ее бесцеремонно за руку. — Посудите сами, как вы это вашего подлого мальчишку избаловали: я его назвал поросенком за то, что он князю все рукава облил, а он отвечает: «Моя мать-с не свинья, а Аксинья». Это ведь, конечно, всё вы виноваты, вы его так наэмансипировали? Да?
— Нет,
послушайте… да разве вы это серьезно?
— Так
слушайте же, профессор, я поручаю вам непременно доставить мне завтра утром этого самого мещанина.
Видя это, Бизюкина, по совести, гораздо более одобряла достойное поведение Препотенского, который стоял — будто проглотил аршин. Случайно ли или в силу соображений, что вновь пришедшие гости люди более серьезные, которым неприлично хохотать с барышнями и
слушать вздорные рассказы и плохое пение, хозяйка провела Термосесова и Препотенского прямо в ту маленькую гостиную, где помещались Туганов, Плодомасов, Дарьянов, Савелий, Захария и Ахилла.
Наталья Николаевна спала, и протопоп винил в этом себя, потому что все-таки он долго мешал ей уснуть то своим отсутствием, то своими разговорами, которых она хотя и не
слушала, но которые тем не менее все-таки ее будили.
— Скажите, какие глупости! Тут надо смотреть, а не читать. Я, знаете, как вчера всех ваших посмотрел и
послушал… просто ужас.
— Скотина, что ли? ничего, ничего, без церемоний, я не
слушаю и бай-бай иду.
Карлик,
слушая пространные, но малосодержательные речи чиновников, только вздыхал и мялся, а Ахилла глядел, хлопая глазами, то на того, то на другого и в помышлениях своих все-таки сводил опять все к тому, что если бы ковер-самолет или хотя волшебная шапка, а то как и за что взяться? Не за что.
Я и вижу, как он в воскресенье войдет в синей сибирке и меж мещанами и стоит, а сам все меня
слушает.
Карлик заметил, что рассказы об Ахилле спутник его
слушал не так равнодушно, и пошел далее.
—
Слушай его, и что в нем простонет, про то говори, а с сорной земли сигающих на тебя блох отрясай!
—
Слушай, баточка мой, это я теперь тебе в последнее зачитаю, — и с этим дьякон начал Евангелие от Иоанна. Он прошел четыре главы и, дочитав до главы пятой, стал на одном стихе и, вздохнув, повторил дважды великое обещание: «Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут».
Только во время надгробного слова, сказанного одним из священников, Ахилла смирил скорбь свою и,
слушая, тихо плакал в платок; но зато, когда он вышел из церкви и увидел те места, где так много лет ходил вместе с Туберозовым, которого теперь несут заключенным в гробе, Ахилла почувствовал необходимость не только рыдать, но вопить и кричать.
— Дьякон, где ты?
Послушай, дьякон!
Ахилла и Захария
слушали эту проповедь из алтаря, прислоня уши свои к завесе врат. Ахиллу возмущало, что новый протопоп так же говорит и что его
слушают с неменьшим вниманием, чем Туберозова… и что он, наконец, заступается за Туберозова и поучает ценить и помнить его заслуги.
— Да, да; по костюму совершенно черт, а по образку совершенно не черт, — поддержал его Захария и, тотчас же подскочив к этому сфинксу, запытал: —
Послушай, братец: кто ты такой? А? Слышишь, что я говорю?.. Любезный!.. А? Слышишь?.. Говори… А то сечь будем!.. Говори!.. — добивался Захария.
—
Послушай, братец,
послушай: ты мне одно скажи, это ты у отца протопопа вверх ногами по потолку ходил? Признайся, и сечь не будем.
— А вот его коготки! а вот его рожки! а вот вам и вся его амуниция! А теперь
слушайте: я его допрошу.
Ахилла все это внимательно
слушал.