Неточные совпадения
Через неделю губернатор получал донос на дядю, и тот ликовал: все хлопоты и заботы о том
только и
шли, чтобы вступить в переписку.
На этой свадьбе, помню, произошел небольшой скандальчик довольно странного свойства. Постельников и его приятель, поэт Трубицын, увезли невесту из-под венца прямо в Сокольники и возвратили ее супругу
только на другой день… Жизнь моя вся
шла среди подобных историй, в которых, впрочем, сам я был очень неискусен и слыл «Филимоном».
— Умоляю же, — говорю, — ваше превосходительство,
только об одном: не оставьте для меня вечной тайной, в чем моя вина, за которую я
иду в военную службу?
— Да ты, шут этакий, — пристает, — пойми
только, куда мы теперь
пойдем, какие мы антраша теперь станем выкидывать!
— Конечно, — убеждал меня Постельников, — ты не подумай, Филимоша, что я с тем
только о тебе и хлопотал, чтобы ты эти бумажонки отвез; нет, на это у нас теперь сколько угодно есть охотников, но ты знаешь мои правила: я дал тем нашим лондонцам-то слово с каждым знакомым, кто едет за границу, что-нибудь туда
посылать, и потому не нарушаю этого порядка и с тобой; свези и ты им кой-что.
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в моем укромном уголке, то посещая столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь, на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы
шли за реформами, люди будто бы покидали свои обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не
только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
— Какое там освежение: в литературе
идет только одно бездарное науськиванье на немцев да на поляков. У нас совсем теперь перевелись хорошие писатели.
— Нет, уж какое же, сударь, возобновление! Прежде он в крепостном звании страдал и был постоянно в нужде и в горести и прибегал в несчастии своем к Господу; а теперь, изволите видеть… нынче мужичок
идет в церковь
только когда захочет…
Я
только, говорят, дороги не знаю, а то я бы плюнул на всех и сам к Гарибальди
пошел».
Я принялся писать. Пока я излагал историческое развитие этого дела в чужих краях, все у меня
шло как по маслу; но как
только я написал: «обращаемся теперь к России» — все стало в пень и не движется.
— А оттого, — отвечает, — что мужик не вы, он не
пойдет к лекарю, пока ему
только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать не любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока смерть придет, а тогда уж любит, чтоб ему не мешали умирать и даже готов за это деньги платить.
«Извольте, говорю, Василий Иванович, если дело
идет о решительности, я берусь за это дело, и школы вам будут, но
только уж смотрите, Василий Иванович!» — «Что, спрашивает, такое?» — «А чтобы мои руки были развязаны, чтоб я был свободен, чтобы мне никто не препятствовал действовать самостоятельно!» Им было круто, он и согласился, говорит: «Господи! да Бог тебе в помощь, Ильюша, что хочешь с ними делай,
только действуй!» Я человек аккуратный, вперед обо всем условился: «смотрите же, говорю, чур-чура: я ведь разойдусь, могу и против земства ударить, так вы и там меня не предайте».
Нет-с, я старовер, и я сознательно старовер, потому что я знал лучшее время, когда все это
только разворачивалось и распочиналось; то было благородное время, когда в Петербурге школа устраивалась возле школы, и молодежь, и наши дамы, и я, и моя жена, и ее сестра… я был начальником отделения, а она была дочь директора… но мы все, все были вместе: ни чинов, ни споров, ни попреков русским или польским происхождением и симпатиями, а все заодно, и… вдруг из Москвы пускают интригу, развивают ее, находят в Петербурге пособников, и вот в позапрошлом году, когда меня
послали сюда, на эту должность, я уже ничего не мог сгруппировать в Петербурге.
— И я, мой друг, его люблю, — отозвался губернатор, — но не могу же я его способностям давать больше цены, чем они стоят. Не могу я ему ставить пять баллов, когда ему следует два…
только два! Он прекрасный человек, mais il est borné… он ограничен, — перевел мне его превосходительство и добавил, что он велел Фортунатову пустить меня в канцелярию, где мне «всё откроют», и просил меня быть с ним без чинов и за чем
только нужно —
идти прямо к нему, в чем даже взял с меня и слово.
—
Только ты, — говорит, —
иди вечером и в сюртуке, а не во фраке; а то он не любит, если на визит похоже.
— Какое же поумнеть? Мыла, разумеется, уж не ест; а пока сидел у меня — все пальцами нос себе чистил. Из ничего ведь, батюшка,
только Бог свет создал, да и это нынешние ученые у него оспаривают. Нет-с; сей Калатузов
только помудренел. Спрашиваю его, что, как его дела
идут?
Это было последнее слово, которое я слышал от генерала в его доме. Затем, по случаю наступивших сумерек, старик предложил мне пройтись, и мы с ним долго ходили, но я не помню, что у нас за разговор
шел в то время. В памяти у меня оставалось одно пугало «безнатурный дурак», угрожая которым, Перлов говорил не
только без шутки и иронии, а даже с яростию, с непримиримою досадой и с горькою слезой на ресницах.
— А я домой
только завтра, а до утра
пойду в дворянский клуб спать: я там таким манером предводительского зятя мучу: я сплю, а он дежурит, а у него жена молодая. Но зато штраф шельмовски дорого стоит.
Пошел доказывать, что меня надо… подобрать… а губернатор без решимости… он сейчас и согласен, и меня не
только не наградили, а остановили на половине дела; а тут еще земство начинает действовать и тоже взялось за меня, и вот я под судом и еду в Петербург в министерство, чтоб искать опоры; и… буду там служить, но уж это чертово земство пропеку-с!
Но тут дядя вдруг начал жестоко глумиться надо всем нашим временем и
пошел, милостивые государи, что же доказывать, — что нет, говорит, у вас на Руси ни аристократов, ни демократов, ни патриотов, ни изменников, а есть
только одна деревенская попадья.
— Чрезвычайно трудное-с: еще ни одно наше поколение ничего подобного не одолевало, но зато-с мы и
только мы, первые, с сознанием можем сказать, что мы уже не прежние вздорные незабудки, а мы — сила, мы оппозиция, мы
идем против невежества массы и, по теории Дарвина, будем до истощения сил бороться за свое существование. Quoi qu'il arrive, [Что бы ни случилось — Франц.] а мы до новолуния дадим генеральное сражение этому русскому духу.
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам… что вы смотрите на моего товарища? — не беспокойтесь, он немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того
только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая
слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…