Неточные совпадения
«Между подчиненными генерала
был полковник — человек хитрый, недобрый и дьявольски самолюбивый. Прикрытый маскою смирения и благочестности, лести и вкрадчивой покорности, он выиграл расположение генерала и
был принят в доме, как свой. Когда генералу настала надобность выехать надолго из Петербурга, он, оставляя нас, поручил любимцу своему навещать нас, обедать с нами и беседовать вроде компаньона».
«
Полковник навещал нас каждый день и в беседах и во время стола склонял разговор на свои цели. Он
был чтитель Вольтера — не любил христианской религии, не знал даже, что такое Ветхий и Новый завет (?!); благочестие считал суеверием, церковные уставы — выдумками духовенства для корысти; признавал обязанности родителей к детям, но не допускал обязанностей детей к родителям. Вот в каком духе
были беседы
полковника с нами и с детьми генерала».
Дом исполнился ужаса и скорби, и все, кто чем мог, вооружилися против ядовитого
полковника; но он,
будучи ужасно изворотлив, всех их превозмогал и всякий день продолжал разливать свой яд в детские амфоры.
Полковник-интриган
был настолько ловчее своих благонамеренных противников, что опять стал в фаворе, а Исмайлов и свояченица
были сконфужены и отстранены еще далее на задний план.
Генерал Копцевич дал в доме такую волю
полковнику, что тот прямо забирал детей, уводил их и говорил с ними в своем роде «наедине»… Это
был какой-то злой гений, который находил удовольствие в отраве и растлении.
«Тетка, — говорит Исмайлов, — должна
была действовать на детей и на отца, а я против
полковника, наблюдая за каждым его словом и поступком, как строгий цензор и как неумолимый критик». Но
полковник нашел, что двух этих обязанностей духовному магистру еще мало, и начал этого «цензора и критика» нагло и беспощадно вымучивать. Воспитанный на семинарских хриях, Исмайлов отбивался очень неуклюже и понимал опасности своего положения, а других эти турниры забавляли.
В записках
есть любопытное описание одного ученого диспута между магистром и
полковником. Описание сделано в виде сценария рукою очень неискусною, но все-таки очень интересно, потому что на расстоянии полувека назад представляет, как и чем в то время «бавились» важные военные лица, при которых происходит весь этот турнир.
Прием легкой, но настоящей атаки
полковника на самомнительного семинара
был очень прост и весел.
Полковник стал изворачиваться, стал утверждать, что не может
быть, чтобы каждая мелочь, каждый винтик и гайка
были точно в 512 раз более. Такая скропуляная работа требует особенного искусства и для игрушки
была бы только напрасною тратою времени и труда.
К прежнему своему воспитаннику Исмайлов мог ходить «только репетировать уроки», но ядовитый
полковник даже и в этом отдаленном положении не хотел терпеть магистра: он склонил генерала взять мальчика из пансиона и «определить в военное училище». Это от дипломатии
было еще дальше, но генерал и то исполнил. А чтобы новое исправление ребенка получило окончательную и более целостную отделку, «присмотр и депутацию (?!) за ним генерал поручил самому вольтерьянцу».
Во всяком случае
полковник, произведенный в генералы за развращение сына своего начальника, жил и действовал за сорок лет ранее Базарова и
был во всех отношениях хуже Базарова; притом же Базаров
есть лицо вымышленное, а этот развратитель, произведенный в генералы,
есть лицо, к сожалению, самое реальное, действительности существования которого отрицать невозможно!
Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно постигнуть, не видав их, — он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена
полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.
— О? А я все боюсь: говорят, как бы она на сердце не пала. Так-то, сказывают, у одного
полковника было: тоже гуличка, да кататься, да кататься, да кататься, кататься, да на сердце пала — тут сейчас ему и конец сделался.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
Неточные совпадения
«Слыхали, ну так что ж?» // — В ней главный управляющий //
Был корпуса жандармского //
Полковник со звездой, // При нем пять-шесть помощников, // А наш Ермило писарем // В конторе состоял.
— Это наша аристократия, князь! — с желанием
быть насмешливым сказал московский
полковник, который
был в претензии на госпожу Шталь за то, что она не
была с ним знакома.
Вронский
был в эту зиму произведен в
полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который
полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Раза три ездоки выравнивались, но каждый раз высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно
было заезжать опять сначала. Знаток пускания,
полковник Сестрин, начинал уже сердиться, когда наконец в четвертый раз крикнул: «пошел!» — и ездоки тронулись.