— Ну, так послушай же, — говорит, —
теперь же стань поскорее душе моей за спасителя; моих, — говорит, — больше сил нет так жить да мучиться, видючи его измену и надо мной надругательство. Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку… Пожалей меня, родной мой, мой миленый брат; ударь меня раз ножом против сердца.
Неточные совпадения
«Ну, мало чего нет, — отвечаю. — Что
же мне
теперь с тобой делать? Ведь я это не нарочно. Да и чем, — говорю, — тебе
теперь худо? Умер ты, и все кончено».
— Да и где
же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись, а тебя это словно какая невидимая сила спасла: как на глиняну глыбу сорвался, упал, так на ней вниз, как на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем, а глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило. Ну, а
теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
Всю дорогу я с этими своими с новыми господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и думал: хорошо ли
же это я сделал, что я офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне с саблею отечество защищает, и сам государь ему, по его чину, может быть, «вы» говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну другое думать: куда
теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне говорит...
— Ну вот видишь, — отвечает, — а
теперь у тебя и такого нет. На
же вот тебе двести рублей денег на дорогу и ступай с богом, куда хочешь.
— А что
же, — говорит, —
теперь с этим делать. Что ты меня сильнее и поколотил меня, того назад не вынешь.
«Шабаш, — думаю, — пойду в полицию и объявлюсь, но только, — думаю, — опять
теперь то нескладно, что у меня
теперь деньги есть, а в полиции их все отберут: дай
же хоть что-нибудь из них потрачу, хоть чаю с кренделями в трактире попью в свое удовольствие».
Живу, как статуй бесчувственный, и больше ничего; а иногда думаю, что вот
же, мол, у нас дома в церкви этот самый отец Илья, который все газетной бумажки просит, бывало, на служении молится «о плавающих и путешествующих, страждущих и плененных», а я, бывало, когда это слушаю, все думаю: зачем? разве
теперь есть война, чтобы о пленных молиться?
А вот
теперь и понимаю, зачем этак молятся, но не понимаю, отчего
же мне от всех этих молитв никакой пользы нет, и, по малости, сказать, хоша не неверую, а смущаюсь, и сам молиться не стал.
— И что
же, — спрашиваю, —
теперь ты уже на этот характер не ропщешь?
«Вот, — думаю, — штуку он со мной сделал!» — а где
же теперь, — спрашиваю, — мое зрение?
Отошел ли он куда впотьмах в эту минуту или так куда провалился, лихо его ведает, но только я остался один и совсем сделался в своем понятии и думаю: чего
же мне его ждать? мне
теперь надо домой идти.
— Что
же, мол,
теперь делать?
Те и поехали, а эти двоичкой себе остались, да я у них под сокрытьем на послухах, потому что мне из-за шкапов и выйти нельзя, да и сам себе я думал: «Вот
же когда мой час настал и я
теперь настоящее исследую, что у кого против Груши есть в мыслях вредного?»
— Ну, князь, я все сделала, как вы хотели; скажите
же теперь, что у вас за дело такое ко мне? А он отвечает...
— Знаю я, Иван Северьяныч, все знаю и разумею; один ты и любил меня, мил-сердечный друг мой, ласковый. Докажи
же мне
теперь твою последнюю любовь, сделай, что я попрошу тебя в этот страшный час.
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же,
теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Как ни были забиты обыватели, но и они восчувствовали. До сих пор разрушались только дела рук человеческих,
теперь же очередь доходила до дела извечного, нерукотворного. Многие разинули рты, чтоб возроптать, но он даже не заметил этого колебания, а только как бы удивился, зачем люди мешкают.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и
теперь столько
же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Хлестаков. Зачем
же? Ведь мне никакой нет
теперь в нем надобности.
Так вот как, Анна Андреевна, а? Как
же мы
теперь, где будем жить? здесь или в Питере?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский,
теперь я вижу, — из чего
же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите
же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
— Да чем
же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума не приложу! — // «А ситцы те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну… поняла
теперь?..»