Неточные совпадения
А угодник и наименовал того попика, что за пьянство места лишен, и сам удалился; а владыко проснулись и думают: «К чему это причесть; простой это сон, или мечтание, или духоводительное видение?» И стали они размышлять и,
как муж ума во всем свете именитого, находят, что это простой сон,
потому что статочное ли дело, что святой Сергий, постник и доброго, строгого жития блюститель, ходатайствовал об иерее слабом, творящем житие с небрежением.
— А не знаю, право,
как вам на это что доложить? Не следует, говорят, будто бы за них бога просить,
потому что они самоуправцы, а впрочем, может быть, иные, сего не понимая, и о них молятся. На Троицу, не то на Духов день, однако, кажется, даже всем позволено за них молиться. Тогда и молитвы такие особенные читаются. Чудесные молитвы, чувствительные; кажется, всегда бы их слушал.
— Я… я очень просто,
потому что я к этому от природы своей особенное дарование получил. Я
как вскочу, сейчас, бывало, не дам лошади опомниться, левою рукою ее со всей силы за ухо да в сторону, а правою кулаком между ушей по башке, да зубами страшно на нее заскриплю, так у нее у иной даже инда мозг изо лба в ноздрях вместе с кровью покажется, — она и усмиреет.
— Смирно пойдет,
потому лошадь умна, она чувствует,
какой человек с ней обращается и
каких он насчет ее мыслей.
Мистер Рарей этот, что называется «бешеный укротитель», и прочие, которые за этого коня брались, все искусство противу его злобности в поводах держали, чтобы не допустить ему ни на ту, ни на другую сторону башкой мотнуть; а я совсем противное тому средство изобрел; я,
как только англичанин Рарей от этой лошади отказался, говорю: «Ничего, говорю, это самое пустое,
потому что этот конь ничего больше,
как бесом одержим.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали):
как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал,
потому что наблюдаю и чувствую в ногах,
как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да
как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
— Поэтому-с. Да и
как же поступить, когда он с тех пор даже встретить меня опасался? А я бы очень к нему тогда хотел,
потому что он мне, пока мы с ним на роме на этом состязались, очень понравился, но, верно, своего пути не обежишь, и надо было другому призванию следовать.
— Да
потому, что
как же наверное сказать, когда я всей моей обширной протекшей жизненности даже обнять не могу?
Мы этих офицерских кофишенками звали,
потому что на них нет никакого удовольствия ехать, так
как на них офицеры даже могут сидеть, а те были просто зверь, аспид и василиск, все вместе: морды эти одни чего стоили, или оскал, либо ножищи, или гривье… ну то есть, просто сказать, ужасть!
Эти астрономы в корню — нет их хуже, а особенно в дышле они самые опасные, за конем с такою повадкою форейтор завсегда смотри,
потому что астроном сам не зрит,
как тычет ногами, и невесть куда попадает.
По целым дням таким манером мы втроем одни проводили, и это мне лучше всего было от скуки,
потому что скука, опять повторю, была ужасная, и особенно мне тут весною,
как я стал девочку в песок закапывать да над лиманом спать, пошли разные бестолковые сны.
Потому муж мой,
как сам, говорит, знаешь, неаккуратной жизни, а этот с этими… ну,
как их?., с усиками, что ли, прах его знает, и очень чисто, говорит, он завсегда одевается, и меня жалеет, но только же опять я, говорит, со всем с этим все-таки не могу быть счастлива,
потому что мне и этого дитя жаль.
А мне, признаюсь, ужасть
как неохота была никуда от них идти,
потому что я то дитя любил; но делать нечего, говорю...
— Нет, она, — отвечает, — под нами, но только нам ее никак достать нельзя,
потому что там до самого Каспия либо солончаки, либо одна трава да птицы по поднебесью вьются, и чиновнику там совсем взять нечего, вот по этой причине, — говорит, — хан Джангар там и царюет, и у него там, в Рынь-песках, говорят, есть свои шихи, и ших-зады, и мало-зады, и мамы, и азии, и дербыши, и уланы, и он их всех,
как ему надо, наказывает, а они тому рады повиноваться.
— Ммм…
как вам сказать… Да, вначале есть-с; и даже очень чувствительно, особенно
потому, что без привычки, и он, этот Савакирей, тоже имел сноровку на упух бить, чтобы кровь не спущать, но я против этого его тонкого искусства свою хитрую сноровку взял:
как он меня хлобыснет, я сам под нагайкой спиною поддерну, и так приноровился, что сейчас шкурку себе и сорву, таким манером и обезопасился, и сам этого Савакирея запорол.
Татарва — те ничего: ну, убил и убил: на то такие были кондиции,
потому что и он меня мог засечь, но свои, наши русские, даже досадно
как этого не понимают, и взъелись.
— Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на коне такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит,
потому что он, раскорякой ходючи, всегда ноги колесом привыкает держать и коня,
как обручем, ими обтянет так, что ни за что его долой и не сбить.
«Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут,
как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял,
потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
—
Как же-с, были: Савакиреева жена родила двух Колек да Наташку, да эта, маленькая, в пять лет шесть штук породила,
потому что она двух Колек в один раз парою принесла.
— Да ведь
как их ласкать? Разумеется, если, бывало, когда один сидишь, а который-нибудь подбежит, ну ничего, по головке его рукой поведешь, погладишь и скажешь ему: «Ступай к матери», но только это редко доводилось,
потому мне не до них было.
— Обращаться не знают
как. Азията в веру приводить надо со страхом, чтобы он трясся от перепуга, а они им бога смирного проповедывают. Это попервоначалу никак не годится,
потому что азият смирного бога без угрозы ни за что не уважит и проповедников побьет.
Слышу я, этот рыжий, — говорить он много не умеет, а только выговорит вроде
как по-русски «нат-шальник» и плюнет; но денег с ними при себе не было,
потому что они, азияты, это знают, что если с деньгами в степь приехать, то оттоль уже с головой на плечах не выедешь, а манули они наших татар, чтобы им косяки коней на их реку, на Дарью, перегнать и там расчет сделать.
— Нет; учить мне их некогда было,
потому что я видел, что мне в это время бежать пора, а велел им: молитесь, мол,
как до сего молились, по-старому, но только Аллу называть не смейте, а вместо него Иисуса Христа поминайте. Они так и приняли сие исповедание.
Я
как можно скорее обмогнулся, но виду в том не подаю, а притворяюсь, что мне еще хуже стало, и наказал я бабам и старикам, чтобы они все
как можно усердней за меня молились,
потому что, мол, помираю.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой?
Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня,
как надо землякам, ласково приняли и говорят...
«Ну, мало ли, — говорит, — что; ты ждал, а зачем ты, — говорит, — татарок при себе вместо жен держал… Ты знаешь ли, — говорит, — что я еще милостиво делаю, что тебя только от причастия отлучаю, а если бы тебя взяться
как должно по правилу святых отец исправлять, так на тебе на живом надлежит всю одежду сжечь, но только ты, — говорит, — этого не бойся,
потому что этого теперь по полицейскому закону не позволяется».
Тяга в них, разумеется, хоть и равная, а мужикова лошадь преет,
потому что ее яблочный дух обморачивает, так
как коню этот дух страшно неприятен, а у цыгановой лошади, кроме того, я вижу, еще и обморок бывает, и это сейчас понять можно,
потому что у нее на лбу есть знак,
как был огонь ставлен, а цыган говорит: «Это бородавка».
А мне мужика, разумеется, жаль,
потому ему на оморочной лошади нельзя будет работать, так
как она кувырнет, да и все тут, а к тому же я цыганов тогда смерть ненавидел через то, что от первых от них имел соблазн бродить, и впереди, вероятно, еще иное предчувствовал,
как и оправдалось.
— Не поймет-с никто,
потому что на это надо не иначе
как иметь дар природный, и у меня уже не раз такой опыт был, что я преподавал, но все втуне осталось; но позвольте, об этом после.
Я согласился и жил отлично целые три года, не
как раб и наемник, а больше
как друг и помощник, и если, бы не выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать,
потому что, по ремонтирскому заведению,
какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного человека подсылает к конэсеру, чтобы
как возможно конэсера на свою сторону задобрить,
потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера.
И вот я думаю себе: «Нет, однако, я больше не стану пить,
потому что князя моего нет и выхода мне в порядке сделать невозможно,
потому что денег отдать некому, а при мне сумма знатная, более
как до пяти тысяч».
Я его и прежде, этого человека, видал и почитал его не больше
как за какого-нибудь шарлатана или паяца,
потому что он все, бывало, по ярмаркам таскается и у господ по-французски пособия себе просит.
— Вы еще знаете ли, кто я такой? Ведь я вам вовсе не ровня, у меня свои крепостные люди были, и я очень много таких молодцов,
как вы, на конюшне для одной своей прихоти сек, а что я всего лишился, так на это была особая божия воля, и на мне печать гнева есть, а
потому меня никто тронуть не смеет.
Те ему не верят и смеются, а он сказывает,
как он жил, и в каретах ездил, и из публичного сада всех штатских господ вон прогонял, и один раз к губернаторше голый приехал, «а ныне, — говорит, — я за свои своеволия проклят и вся моя натура окаменела, и я ее должен постоянно размачивать, а
потому подай мне водки! — я за нее денег платить не имею, но зато со стеклом съем».
— А ты знаешь ли, любезный друг: ты никогда никем не пренебрегай,
потому что никто не может знать, за что кто
какой страстью мучим и страдает. Мы, одержимые, страждем, а другим зато легче. И сам ты если
какую скорбь от какой-нибудь страсти имеешь, самовольно ее не бросай, чтобы другой человек не поднял ее и не мучился; а ищи такого человека, который бы добровольно с тебя эту слабость взял.
И лечился я таким образом с этим баринком тут в трактире до самого вечера, и все был очень спокоен,
потому что знаю, что я пью не для баловства, а для того, чтобы перестать. Попробую за пазухою деньги, и чувствую, что они все,
как должно, на своем месте целы лежат, и продолжаю.
— У нас, господа, всякому гостю честь и место, и моя дочь родной отцов цыганский обычай знает; а обижаться вам нечего,
потому что вы еще пока не знаете,
как иной простой человек красоту и талант оценить может. На это разные примеры бывают.
И все тут гуще и гуще завеялось, и я лишь один сижу, да и то не знаю, долго ли утерплю,
потому что не могу глядеть,
как она на гусарову шапку наступает…
А я стою, не трогаюсь,
потому что не знаю, наяву или во сне я все это над собою вижу, и полагаю, что я все еще на конике до краю не достиг; а наместо того,
как денщик принес огонь, я вижу, что я на полу стою, мордой в хозяйскую горку с хрусталем запрыгнул и поколотил все…
«Ну, вот это, — отвечает, — вы, полупочтеннейший, глупо и не по-артистически заговорили…
Как стоит ли? Женщина всего на свете стоит,
потому что она такую язву нанесет, что за все царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может исцелить».
Наскучит!» Но в подробности об этом не рассуждаю,
потому что
как вспомню, что она здесь, сейчас чувствую, что у меня даже в боках жарко становится, и в уме мешаюсь, думаю: «Неужели я ее сейчас увижу?» А они вдруг и входят: князь впереди идет и в одной руке гитару с широкой алой лентой несет, а другою Грушеньку, за обе ручки сжавши, тащит, а она идет понуро, упирается и не смотрит, а только эти ресничищи черные по щекам
как будто птичьи крылья шевелятся.
Так это у него и с этой цыганкой вышло, и ее, Грушин, отец и все те ихние таборные цыганы отлично сразу в нем это поняли и запросили с него за нее невесть
какую цену, больше
как все его домашнее состояние позволяло,
потому что было у него хотя и хорошее именьице, но разоренное.
Князь к этой к Евгенье Семеновне, после того
как ее наградил, никогда не заезжал, а люди наши, по старой памяти, за ее добродетель помнили и всякий приезд все, бывало, к ней захаживали,
потому что ее любили и она до всех до наших была ужасно
какая ласковая и князем интересовалась.
Я и согласился,
потому что, по разговорчивости Татьяны Яковлевны, надеялся от нее что-нибудь для Груши полезное сведать, и
как от Евгеньи Семеновны мне был лодиколонный пузыречек рому к чаю выслан, а я сам уже тогда ничего не пил, то и думаю: подпущу-ка я ей, божьей старушке, в чаек еще вот этого разговорцу из пузыречка, авось она, по благодати своей, мне тогда что-нибудь и соврет, чего бы без того и не высказала.
Вижу, вся женщина в расстройстве и в исступлении ума: я ее взял за руки и держу, а сам вглядываюсь и дивлюсь,
как страшно она переменилась и где вся ее красота делась? тела даже на ней
как нет, а только одни глаза среди темного лица
как в ночи у волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло,
потому что тягость ее тогда к концу приходила, а личико в кулачок сжало, и по щекам черные космы трепятся.
Потянули мы канат, пустили другую пару, а сами те камни, где татары спрятавшись,
как роем, пулями осыпаем, но ничего им повредить не можем,
потому что пули наши в камни бьют, а они, анафемы,
как плюнут в пловцов, так вода кровью замутилась, и опять те два солдатика юркнули.
Тут татарам меня уже бить нельзя,
потому что я
как раз под ущельем стал, и чтобы им стрелять в меня, надо им из щели высунуться, а наши их с того берега пулями
как песком осыпают.
Вот я стою под камнями и тяну канат, и перетянул его, и мосток справили, и вдруг наши сюда уже идут, а я все стою и
как сам из себя изъят, ничего не понимаю,
потому что думаю: видел ли кто-нибудь то, что я видел?
—
Как же-с: в двух переменах танцевать надо и кувыркаться, а кувыркнуться страсть неспособно,
потому что весь обшит лохматой шкурой седого козла вверх шерстью; и хвост долгий на проволоке, но он постоянно промеж ног путается, а рога на голове за что попало цепляются, а годы уже стали не прежние, не молодые, и легкости нет; а потом еще во все продолжение представления расписано меня бить.
— А то
как же иначе-с? Ведь это уже в монастыре такое призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел, а меня тому один совершенный старец научил,
потому что он был опытный и мог от всякого искушения пользовать.
Как я ему открылся, что мне все Груша столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит, то он сейчас кинул в уме и говорит...