Неточные совпадения
Кто-то, часто здесь путешествующий, ответил на это,
что будто и здесь разновременно живали какие-то изгнанники, но только все они недолго будто выдерживали.
Они и окликнули: «
Кто там?», потому
что думали, будто служка им про кого-нибудь доложить пришел; ан, вместо служки, смотрят — входит старец, добрый-предобрый, и владыко его сейчас узнали,
что это преподобный Сергий.
И насилу его высокопреосвященство добились,
что он повинился: «Виноват, — говорит, — в одном,
что сам, слабость душевную имея и от отчаяния думая,
что лучше жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь…» Ну, тут владыко и поняли,
что то за тени пред ним в видении, как тощие гуси, плыли, и не восхотели радовать тех демонов,
что впереди их спешили с губительством, и благословили попика: «Ступай, — изволили сказать, — и к тому не согрешай, а за
кого молился — молись», — и опять его на место отправили.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «
Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно,
что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому
что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами,
кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое,
чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Я обрадовался этому случаю и изо всей силы затянул «дддд-и-и-и-т-т-т-ы-о-о», и с версту все это звучал, и до того разгорелся,
что как стали мы нагонять парный воз, на
кого я кричал-то, я и стал в стременах подниматься и вижу,
что человек лежит на сене на возу, и как его, верно, приятно на свежем поветрии солнышком пригрело, то он, ничего не опасаяся, крепко-прекрепко спит, так сладко вверх спиною раскинулся и даже руки врозь разложил, точно воз обнимает.
— А вы
кто такие и
чем живете? Вы ведь небось воры?
— Вот за печать с тебя надо бы прибавку, потому
что я так со всех беру, но только уже жалею твою бедность и не хочу, чтобы моих рук виды не в совершенстве были. Ступай, — говорит, — и
кому еще нужно — ко мне посылай.
Ух, как скучно! пустынь, солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять в душу лезет и кричит: «Иван! пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми,
кто ты такой,
что меня так зовешь?» И вот я так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
— Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал,
что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих татар,
что приехали, да и тем он сказал,
что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать стал, и ты погляди,
что из-за нее тут за чудеса будут и
что он, собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад,
кому она достанется?
— Отчего же, — отвечает, — азиаты народ рассудительный и степенный: они рассудят,
что зачем напрасно имение терять, и хану Джангару дадут, сколько он просит, а
кому коня взять, с общего согласия наперепор пустят.
Ну, а я себе думаю: «Ах, если еще
что будет в этом самом роде, то уже было бы только
кому за меня заложиться, а уже я не спущу!»
Истинно не солгу скажу,
что он даже не летел, а только земли за ним сзади прибавлялось. Я этакой легкости сроду не видал и не знал, как сего конька и ценить, на какие сокровища и
кому его обречь, какому королевичу, а уже тем паче никогда того не думал, чтобы этот конь мой стал.
Кричит: «
Что, говорит, по-пустому карман терять нечего, клади
кто хочет деньги за руки, сколько хан просит, и давай со мною пороться,
кому конь достанется?»
— Как бы вам это сказать… Да ведь в этом какая же хитрость?
Чем кто заболит — я сабуру дам или калганного корня, и пройдет, а сабуру у них много было, — в Саратове один татарин целый мешок нашел и привез, да они до меня не знали, к
чему его определить.
— Это у них самое обыкновенное средство: если они
кого полюбят и удержать хотят, а тот тоскует или попытается бежать, то и сделают с ним, чтобы он не ушел. Так и мне, после того как я раз попробовал уходить, да сбился с дороги, они поймали меня и говорят: «Знаешь, Иван, ты, говорят, нам будь приятель, и чтобы ты опять не ушел от нас, мы тебе лучше пятки нарубим и малость щетинки туда пихнем»; ну и испортили мне таким манером ноги, так
что все время на карачках ползал.
— Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак
кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на коне такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит, потому
что он, раскорякой ходючи, всегда ноги колесом привыкает держать и коня, как обручем, ими обтянет так,
что ни за
что его долой и не сбить.
«Ну, — говорю, — легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было
кому, другое бы еще дело, а то
что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому
что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно было,
что я опять на святой Руси, но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и почти все,
кто слушал, заснули, а один из них, ватажный товарищ, говорит мне...
Тут они и пустили про меня дурную славу,
что будто я чародей и не своею силою в твари толк знаю, но, разумеется, все это было пустяки: к коню я, как вам докладывал, имею дарование и готов бы его всякому,
кому угодно, преподать, но только
что, главное дело, это никому в пользу не послужит.
«Первое самое дело, — говорю, — если
кто насчет лошади хочет знать,
что она в себе заключает, тот должен иметь хорошее расположение в осмотре и от того никогда не отдаляться.
Я же был, как докладывал вам, природный конэсер и этот долг природы исполнял совестно: ни за
что я того,
кому служу, обмануть не мог.
— М… н… н… это не равно-с, какой выход задастся: иногда пьешь, пока все пропьешь, и либо кто-нибудь тебя отколотит, либо сам
кого побьешь, а в другой раз покороче удастся, в части посидишь или в канаве выспишься, и доволен, и отойдет. В таковых случаях я уже наблюдал правило и, как, бывало, чувствую,
что должен сделать выход, прихожу к князю и говорю...
— Вы еще знаете ли,
кто я такой? Ведь я вам вовсе не ровня, у меня свои крепостные люди были, и я очень много таких молодцов, как вы, на конюшне для одной своей прихоти сек, а
что я всего лишился, так на это была особая божия воля, и на мне печать гнева есть, а потому меня никто тронуть не смеет.
— А ты знаешь ли, любезный друг: ты никогда никем не пренебрегай, потому
что никто не может знать, за
что кто какой страстью мучим и страдает. Мы, одержимые, страждем, а другим зато легче. И сам ты если какую скорбь от какой-нибудь страсти имеешь, самовольно ее не бросай, чтобы другой человек не поднял ее и не мучился; а ищи такого человека, который бы добровольно с тебя эту слабость взял.
— Подойди-ка, — говорю, — еще поближе. — И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать,
кто он такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только,
что он что-то по-французски лопочет: «ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе», а я в том ничего не понимаю.
— Да перестань, — говорю, — дура, отвечай мне по-русски,
кто ты такой, потому
что я тебя позабыл.
— Тьфу, мол, ты пострел этакой! — и на минутку будто вспомню,
что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом — позабуду,
кто он такой…
И пошли. Идем оба, шатаемся, но всё идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню,
что кто же это такой со мною, и опять говорю...
— Послушай ты…
кто ты такой!
что ты там роешься?
— Ну, теперь, мол, верно,
что ты не вор, — а
кто он такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем,
что чувствую,
что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
Я уразумел,
что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар сосу, а
кто мне его дал, того уже не вижу.
Я, признаться, хоть не хорошо рассмотрел,
кого это он спровадил, но показалось мне,
что это он вывел моего магнетизера и говорит ему вслед...
Посидит-посидит иной,
кто посолиднее, и сначала, видно, очень стыдится идти, а только глазом ведет, либо усом дергает, а потом один враг его плечом дернет, другой ногой мотнет, и смотришь, вдруг вскочит и хоть не умеет плясать, а пойдет такое ногами выводить,
что ни к
чему годно!
«
Кто его знает,
что он делает», — потому
что мы его мало в то время и видели.
Те и поехали, а эти двоичкой себе остались, да я у них под сокрытьем на послухах, потому
что мне из-за шкапов и выйти нельзя, да и сам себе я думал: «Вот же когда мой час настал и я теперь настоящее исследую,
что у
кого против Груши есть в мыслях вредного?»
Кого из старых людей не вспрошу — все молчат: видно,
что строго заказано.
А как свадьбы день пришел и всем людям роздали цветные платки и
кому какое идет по его должности новое платье, я ни платка, ни убора не надел, а взял все в конюшне в своем чуланчике покинул, и ушел с утра в лес, и ходил, сам не знаю
чего, до самого вечера; все думал: не попаду ли где на ее тело убитое?
— Он, — говорит, — платьев мне, по своему вкусу, таких нашил, каких тягостной не требуется: узких да с талиями; я их надену, выстроюсь, а он сердится, говорит: «Скинь; не идет тебе»; не надену их, в роспашне покажусь, еще того вдвое обидится, говорит; «На
кого похожа ты?» Я все поняла,
что уже не воротить мне его,
что я ему опротивела…
«Помилуй бог, — говорит, — как вода тепла: все равно
что твое парное молочко в доеночке.
Кто, благодетели, охотники на ту сторону переплыть и канат перетащить, чтобы мост навесть?»
И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать,
что сближается речейное: «Егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство», и я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться и всех других,
кто ко мне к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство.