Неточные совпадения
«Спасайте,
князья: сами видели, все это
было на честном бою…»
— Нет-с, они никогда за это друг на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал… «Эх, говорит, Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского
князя сечься сел, я, говорит,
было хотел смеяться, как сам
князь рубаха долой
будет снимать».
— М… н… н… это не равно-с, какой выход задастся: иногда
пьешь, пока все пропьешь, и либо кто-нибудь тебя отколотит, либо сам кого побьешь, а в другой раз покороче удастся, в части посидишь или в канаве выспишься, и доволен, и отойдет. В таковых случаях я уже наблюдал правило и, как, бывало, чувствую, что должен сделать выход, прихожу к
князю и говорю...
А положение мое в эту пору
было совсем необыкновенное: я вам докладывал, что у меня всегда
было такое заведение, что если нападет на меня усердие к выходу, то я, бывало, появляюсь к
князю, отдаю ему все деньги, кои всегда
были у меня на руках в большой сумме, и говорю; «Я на столько-то или на столько-то дней пропаду».
И вот я думаю себе: «Нет, однако, я больше не стану
пить, потому что
князя моего нет и выхода мне в порядке сделать невозможно, потому что денег отдать некому, а при мне сумма знатная, более как до пяти тысяч».
«Ах вы, волк вас
ешь! Неужели с того, что вы меня богатее, то у вас и чувств больше? Нет уже, что
будет, то
будет: после
князю отслужу, а теперь себя не постыжу и сей невиданной красы скупостью не унижу».
— А все-таки интересно знать, как же вы с князем-то?.. Неужто так и объяснения у вас никакого не
было за лебедей?
— Нет-с, объяснение
было, только не важное.
Князь тоже приехал проигравшись и на реванж у меня стал просить. Я говорю...
И он в комнате лег свою ночь досыпать, а я на сеновал тоже опять спать пошел. Опомнился же я в лазарете и слышу, говорят, что у меня белая горячка
была и хотел будто бы я вешаться, только меня, слава богу, в длинную рубашку спеленали. Потом выздоровел я и явился к
князю в его деревню, потому что он этим временем в отставку вышел, и говорю...
«Молодец, — отвечает мой
князь, — молодец вы, мой почти полупочтевнейший и премногомалозначащий Иван Северьянович! именно-с, именно гибнуть-то и радостно, и вот то-то мне теперь и сладко, что я для нее всю мою жизнь перевернул: и в отставку вышел, и имение заложил, и с этих пор стану тут жить, человека не видя, а только все
буду одной ей в лицо смотреть».
«Пти-ком-пё», — говорю, и сказать больше нечего, а она в эту минуту вдруг как вскрикнет: «А меня с красоты продадут, продадут», да как швырнет гитару далеко с колен, а с головы сорвала косынку и пала ничком на диван, лицо в ладони уткнула и плачет, и я, глядя на нее, плачу, и
князь… тоже и он заплакал, но взял гитару и точно не
пел, а, как будто службу служа, застонал: «Если б знала ты весь огонь любви, всю тоску души моей пламенной», — да и ну рыдать.
Таких денег, какие табор за Грушу назначил, у
князя тогда налицо не
было, и он сделал для того долг и уже служить больше не мог.
Князь сейчас опять за мною и посылает, и мы с ним двое ее и слушаем; а потом Груша и сама стала ему напоминать, чтобы звать меня, и начала со мною обращаться очень дружественно, и я после ее пения не раз у нее в покоях чай
пил вместе с
князем, но только, разумеется, или за особым столом, или где-нибудь у окошечка, а если когда она одна оставалась, то завсегда попросту рядом с собою меня сажала. Вот так прошло сколько времени, а
князь все смутнее начал становиться и один раз мне и говорит...
Я ничего не ответил, а только стал от этого времени к ней запросто вхож: когда
князя нет, я всякий день два раза на день ходил к ней во флигель чай
пить и как мог ее развлекал.
Груше
было неизвестно и людям строго-настрого наказано
было от нее скрывать, что у
князя, до этого случая с Грушею,
была в городе другая любовь — из благородных, секретарская дочка Евгенья Семеновна.
Известная она
была во всем городе большая на фортепьянах игрица, и предобрая барыня, и тоже собою очень хорошая, и имела с моим
князем дочку, но располнела, и он ее, говорили, будто за это и бросил.
Князь к этой к Евгенье Семеновне, после того как ее наградил, никогда не заезжал, а люди наши, по старой памяти, за ее добродетель помнили и всякий приезд все, бывало, к ней захаживали, потому что ее любили и она до всех до наших
была ужасно какая ласковая и
князем интересовалась.
Удалились мы из детской и сидим за шкапами, а эта шкапная комнатка
была узенькая, просто сказать — коридор, с дверью в конце, а та дверь как раз в ту комнату выходила, где Евгенья Семеновна
князя приняла, и даже к тому к самому дивану, на котором они сели. Одним словом, только меня от них разделила эта запертая дверь, с той стороны материей завешенная, а то все равно будто я с ними в одной комнате сижу, так мне все слышно.
— О, пусто бы вам совсем
было, только что сядешь, в самый аппетит, с человеком поговорить, непременно и тут отрывают и ничего в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые на стене висели, закрыла и говорит: — Посиди, — а сама пошла с девочкой, а я один за шкапами остался и вдруг слышу,
князь девочку раз и два поцеловал и потетешкал на коленах и говорит...
— Что же это, — спрашивает
князь, — стало
быть, без разговора все начистоту выкладать?
Та опять не отвечает, а
князь и ну расписывать, — что: «Я, говорит, суконную фабрику покупаю, но у меня денег ни гроша нет, а если куплю ее, то я
буду миллионер, я, говорит, все переделаю, все старое уничтожу и выброшу, и начну яркие сукна делать да азиатам в Нижний продавать. Из самой гадости, говорит, вытку, да ярко выкрашу, и все пойдет, и большие деньги наживу, а теперь мне только двадцать тысяч на задаток за фабрику нужно». Евгенья Семеновна говорит...
Надавал
князь мне доверенностей и свидетельств, что у него фабрика
есть, и научил говорить, какие сукна вырабатывает, и услал меня прямо из города к Макарью, так что я Груши и повидать не мог, а только все за нее на
князя обижался, что как он это мог сказать, чтобы ей моею женой
быть?
Допреж сего у нас с ним все
было по-военному, в простоте, а теперь стало все на политике, и что мне надо
князю сказать, то не иначе как через камердинера.
Насилу у одной дворовой старушки добился, что Грушенька еще недавно тут
была и всего, говорит, ден десять как с
князем в коляске куда-то отъехала и с тех пор назад не вернулась.
Рассказала Груша мне, что как ты, говорит, уехал да пропал, то
есть это когда я к Макарью отправился,
князя еще долго домой не
было: а до меня, говорит, слухи дошли, что он женится…
И послали, но только ходила, ходила бумага и назад пришла с неверностью. Объяснено, что никогда, говорят, у нас такого происшествия ни с какою цыганкою не
было, а Иван-де Северьянов хотя и
был и у
князя служил, только он через заочный выкуп на волю вышел и опосля того у казенных крестьян Сердюковых в доме помер.