Неточные совпадения
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами солдат прошлого
времени, неизвестно за что считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть
сам бог повелевает.
Юридический факультет, по которому он подвизался, в то
время в Харькове был из рук вон плох, и Юстин Помада должен был многое брать
сам, копаясь в источниках.
И точно, «тем
временем» подвернулась вот какая оказия. Встретил Помаду на улице тот
самый инспектор, который так часто сажал его в карцер за прорванный под мышками сюртук, да и говорит...
Он любил и
самого прямодушного Бахарева, и его пискливую половину, и слабонервную Зину, и пустую Софи, и матушку-попадью, и веселого отца Александра, посвящавшего все свое свободное
время изобретению perpetuum mobile. [вечного двигателя (лат.).]
Самый серьезный русский мужичок, вабящий перепелов в то
время, когда ему нужно бы дать покой своим усталым членам, всегда добродушно относится к обтрепанному франту.
Уйдите от нас, гадких и вредных людей, и пожалейте, что мы еще, к несчастию, не
самые гадкие люди своего просвещенного
времени.
Светской пустоте
сама еще подчинится, придет
время.
С Женни она видалась не часто, и то на
самое короткое
время.
Дивно оно для нас тем более, что все ее видали в последнее
время в Москве, Сумах, Петербурге, Белеве и Одессе, но никто, даже
сам Островский, катаясь по темному Царству, не заприметил Оли Тихониной и не срисовал ее в свой бесценный, мастерской альбом.
Самым радостным из всех известий, вымоленных Вязмитиновым во
время этой томительной тревоги, был слух, что дело ожидает прибытия сильного лица, в благодушие и мягкосердечие которого крепко веровали.
В его натуре сохранилось много простоты, искренности, задушевности, бесхитростности и в то же
время живой русской сметки, которую он
сам называл мошенническою философиею.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал
сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по
временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы
сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со
временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
— Да никакой нет сходки. Ничего там законопротивного нет. Так, сошлись у Сережи, и больше ничего. Я
сам там был все
время.
—
Сам был все
время! О создатель! Он
сам там был все
время! И еще признается! Колпак вы, батюшка, колпак. Вот как сына упекут, а вас пошлют с женою гусей стеречь в Рязанскую губернию, так вы и узнаете, как «я
сам там был».
В это
время Варвара Ивановна успела накинуть на себя платье и, выйдя в залу,
сама пригласила надзирателя.
Самым приятным занятием маркизы было воспитание Лизы. Ей внушался белый либерализм и изъяснялось его превосходство перед монтаньярством. Маркиза сидела, как Калипсо в своем гроте; около нее феи, а перед ними Лиза, и они дудели ей об образцах, приводя для контраста женщин из
времени упадка нравов в Риме, женщин развратнейших дней Франции и некую московскую девицу Бертольди, возмущающую своим присутствием чистоту охраняемых феями нравственных принципов.
Письмо вдруг переходило в тон исключительно нежный и заключалось выражением решительнейшего намерения Ольги Александровны в
самом непродолжительном
времени прибыть в Москву для совместного сожительства с мужем, на том основании, что он ей муж и что она еще надеется на его исправление.
Лобачевский с Розановым лечили Пармена Семеновича для его утехи, а
сами для своей потехи все втроем травили друг друга. Пармен Семенович в это
время вообще глумился над медициной. В это
время его супруга нашла магнетизера.
А Полинька Калистратова, преследуемая возобновившимися в последнее
время нашествиями своего супруга, уехала в Петербург одна. Розанов всячески спешил управиться так, чтобы ехать с нею вместе, но не успел, да и
сама Полинька говорила, что этого вовсе не нужно.
Из оставшихся в Москве людей, известных Бахаревым, все дело знал один Помада, но о нем в это
время в целом доме никто не вспомнил, а
сам он никак не желал туда показываться.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны были в это
время картины людных мест города, они не могли дать и
самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Толстенькие, крепкие лошадки с тщательно переваленными гривками и ловко подвязанными куколкою хвостами, хорошая упряжь и хороший кожаный армяк кучера давали чувствовать, что это собственные, хозяйские лошадки, а спокойное внимание, с которым седок глядел через пристяжную вперед и предостерегал кучера при объездах затопленных камней и водомоин, в одно и то же
время позволяли догадываться, что этот седок есть
сам владелец шведок и экипажа и что ему, как пять пальцев собственной руки, знакомы подводные камни и бездонные пучины этого угла Петербургской стороны.
— Так вот, господа, — начал Белоярцев, — вы
сами видите на опыте несомненные выгоды ассоциации. Ясное дело, что, издержав в месяц только по двадцати пяти рублей, каждый из нас может сделать невозможные для него в прежнее
время сбережения и ассоциация может дозволить себе на будущее
время несравненно большие удобства в жизни и даже удовольствия.
— Таким образом
сам я разрушил мною
самим созданные предположения и планы и пришел к тому заключению, что
время и одно только
время сделает все, что нужно, и притом гораздо лучше того, как мы думаем.
Все это, разумеется, может случиться только тогда, когда мы всецело решимся довериться тем истинам, которые выработаны частию людьми нашего взгляда за границею, а частию нами
самими. Будем лучше руководиться тем, что выработает
время, то есть
самая жизнь, нежели своим личным, минутным и, следовательно, не беспристрастным мнением».
Им не нужно терять попусту
времени на черную работу, которую мы должны были производить, вырывая из
самих себя заветы нашего гнилого прошедшего.
Белоярцев прошелся во
время продолжавшегося хохота по комнате и, рассмеявшись
сам над своим предложением, обратил все это в шутку.
Белоярцев в это
время хотя и перестал почти совсем бояться Лизы и даже опять
самым искренним образом желал, чтобы ее не было в Доме, но, с одной стороны, ему хотелось, пригласив Помаду, показать Лизе свое доброжелательство и поворот к простоте, а с другой — непрезентабельная фигура застенчивого и неладного Помады давала ему возможность погулять за глаза на его счет и показать гражданам, что вот-де у нашей умницы какие друзья.
— Ну, это мы увидим, — отвечал Розанов и, сбросив шубу, достал свою карточку, на которой еще прежде было написано: «В четвертый и последний раз прошу вас принять меня на
самое короткое
время. Я должен говорить с вами по делу вашей свояченицы и смею вас уверить, что если вы не удостоите меня этой чести в вашем кабинете, то я заговорю с вами в другом месте».
— Нет, вы позвольте, мы
сами выборку сделаем. Выберем, что идет к теперешнему
времени, листка на четыре, на пять.
— Ну как же, важное блюдо на лопате твой писатель. Знаем мы их — теплые тоже ребята; ругай других больше, подумают,
сам, мол, должно, всех умней. Нет, брат, нас с дороги этими сочинениями-то не сшибешь. Им там сочиняй да сочиняй, а тут что устроил, так то и лучше того, чем не было ничего. Я, знаешь, урывал
время, все читал, а нонче ничего не хочу читать — осерчал.