Неточные совпадения
Мелодическое погромыхивание в тон подобранных бубенчиков и тихая качка тарантаса, потряхивающегося на гибких, пружинистых дрогах, в союзе с ласкающим ветерком раннего утра, навели сон и дрему на всех едущих в тарантасе. То густые потемки, то серый полумрак раннего утра
не позволяли нам рассмотреть этого общества, и мы сделаем это теперь, когда единственный неспящий член его, кучер Никитушка,
глядя на лошадей,
не может заметить нашего присутствия в тарантасе.
Все ее личико с несколько вздернутым, так сказать курносым, задорным носиком, дышит умом, подвижностью и энергией, которой читатель мог
не заподозрить в ней,
глядя, как она поднималась с лавки постоялого двора.
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он
глядел,
глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж
не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
Даже на подпись-то цензурную
не раз
глянешь, думаешь: «Господи! уж
не так ли махнули, чего доброго?» — А вам это все ничего, даже мало кажется.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком
не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он,
глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Это гадко, а
не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить
не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй,
глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.
И так счастливо, так преданно и так честно
глядел Помада на Лизу, высказав свою просьбу заслонить ее больные глаза своими, что никто
не улыбнулся. Все только случайно взглянули на него, совсем с хорошими чувствами, и лишь одна Лиза вовсе на него
не взглянула, а небрежно проронила...
«Может ли быть, — думала она,
глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная женщина
не сделала его на целый век таким, каким он сидит передо мною?
Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его пьют… И разве женщина, если захочет,
не заменит собою вина? Хмель — забвение: около женщины еще легче забываться».
«Эта жизнь ничем ее
не удовлетворила бы и ни от чего ее
не избавила бы», — подумала Женни,
глядя после своей поездки к Лизе на просвирнику гусыню, тянувшую из поседелого печатника последнего растительного гренадера.
Абрамовна плюнула и полезла на крыльцо; Лиза и ее кучер засмеялись, и даже Женни
не могла удержаться от улыбки,
глядя на смешной гнев старухи.
Доктора это обстоятельство тоже сильно поразило. Другое дело слышать об известном положении человека, которого мы лично
не знали, и совсем другое, когда в этом положении представляется нам человек близкий, да еще столь молодой, что привычка все заставляет
глядеть на него как на ребенка. Доктору было жаль Ипполита; он злился и молчал. Лиза относилась к этому делу весьма спокойно.
По отъезде ученой экспедиции Пелагея стала мести залу и готовить к чаю, а Лиза села у окна и,
глядя на речную луговину, крепко задумалась. Она
не слыхала, как Женни поставила перед нею глубокую тарелку с лесными орехами и ушла в кухню готовить новую кормежку.
Глядя теперь на покрывавшееся пятнами лицо доктора, ей стало жаль его, едва ли
не так же нежно жаль, как жалела его Женни, и докторше нельзя было бы посоветовать заговорить в эти минуты с Лизою.
Здесь все тоже слушают другую старушенцию, а старушенция рассказывает: «Мать хоть и приспит дитя, а все-таки душеньку его
не приспит, и душа его жива будет и к Богу отъидет, а свинья, если ребенка съест, то она его совсем с душою пожирает, потому она и на небо
не смотрит; очи горе
не может возвести», — поясняла рассказчица, поднимая кверху ладони и
глядя на потолок.
— Да вот четвертую сотню качаем. Бумага паскудная такая, что мочи нет. Красная и желтая ничего еще, а эта синяя — черт ее знает — вся под вальком крутится. Или опять и зеленая; вот и
глядите, ни черта на ней
не выходит.
Глядя на него, вы чувствовали, что он
не только трактирный завсегдатель, но и вне трактиров член известного общества; что он, сокрушив одну-две обобранные им белогубые рожи, мог
не без приятности и
не без надежды на успех пройтись между необъятными кринолинами разрумяненных и подсурмленных дам жирного Замоскворечья, Рогожской, Таганки и Преображенского кладбища.
— Посмотрите, так и поймете, что и искусство может служить
не для одного искусства, — наставительно проговорила Бертольди. — Голодные дети и зеленая жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте.
Глядя на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки называют цивилизациею.
Лиза оставалась неподвижною одна-одинешенька в своей комнате. Мертвая апатия, недовольство собою и всем окружающим, с усилием подавлять все это внутри себя, резко выражались на ее болезненном личике. Немного нужно было иметь проницательности, чтобы,
глядя на нее теперь, сразу видеть, что она во многом обидно разочарована и ведет свою странную жизнь только потому, что твердо решилась
не отставать от своих намерений — до последней возможности содействовать попытке избавиться от семейного деспотизма.
— Танцевать учить
не хотите ли? — повторил Райнер и
не мог понять, отчего это
не только Белоярцев и Прорвич, но все дамы и случившийся здесь Красин и даже Лиза так и покатились от смеха,
глядя на кругленькую фигурку Бертольди.
Райнер несколько смешался и,
глядя на всех,
не понимал, что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он с совершенным спокойствием передал бы ни к чему
не способной Бертольди предложение даже прыгать в обруч в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так как она когда-то, по ее собственным словам, «работала над химией».
Ревякин сидел молча и тупо
глядел в окно, как бы
не замечая приближения своей vis-а-vis.