Неточные совпадения
Это была сила, способная на
всякое самоотвержение; это было существо, никогда
не жившее для себя и серьезно преданное своему долгу.
«Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь
не может же быть, чтоб на мою долю таки-так уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же
всякие случаи…»
— Я и
не на смех это говорю. Есть
всякие травы. Например, теперь, кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву. Такая мокрая трава называется. Что ты ее больше сушишь, то она больше мокнет.
Право, я вот теперь смотритель, и, слава богу, двадцать пятый год, и пенсийка уж недалеко:
всяких людей видал, и
всяких терпел, и со всеми сживался, ни одного учителя во всю службу
не представил ни к перемещению, ни к отставке, а воображаю себе, будь у меня в числе наставников твой брат, непременно должен бы искать случая от него освободиться.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком
не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и
всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь
не то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» — пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей
всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
— Как? как
не было?
Не было этого у вас, Лизок?
Не просили вы себе
всякий день кааартоооффеллю!
Смотритель и Вязмитинов с Зарницыным были на вечере, но держались как-то в сторонке, а доктор обещал быть, но
не приехал. Лиза и здесь, по обыкновению, избегала
всяких разговоров и, нехотя протанцевав две кадрили, ушла в свою комнату с Женей.
Когда распочалась эта пора пробуждения, ясное дело, что новые люди этой эпохи во всем рвались к новому режиму, ибо
не видали возможности идти к добру с лестью, ложью, ленью и
всякою мерзостью.
С тех пор Лурлея начала часто навещать Женни и разносить о ней по городу
всякие дрязги. Женни знала это: ее и предупреждали насчет девицы Саренко и даже для вящего убеждения сообщали, что именно ею сочинено и рассказано, но Женни
не обращала на это никакого внимания.
Таким образом, к концу первого года, проведенного Женею в отцовском доме, ближайший круг ее знакомства составляли: Вязмитинов, Зарницын, дьякон Александровский с женою, Ольга Саренко, состоявшая в должности наблюдателя, отряженного дамским обществом, и доктор. С женою своею доктор
не знакомил Женни и вообще постоянно избегал даже
всяких о ней разговоров.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба
не давала ему покоя и
не позволяла засиживаться в городе; к тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что бегал от
всякого сообщества. Недобрые люди рассказывали, что он в такие полосы пил мертвую и лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
Перед Гловацкой уже опять
не было прежней Лизы, перед нею снова была Лиза, уязвившая ее чистое сердце впервые отверженным без
всякой вины чувством.
«Говорят, — думала она, стараясь уснуть, — говорят, нельзя определить момента, когда и отчего чувство зарождается, — а можно ли определить, когда и отчего оно гаснет? Приходит… уходит. Дружба придет, а потом уйдет.
Всякая привязанность также: придет… уйдет…
не удержишь. Одна любовь!.. та уж…» — «придет и уйдет», — отвечал утомленный мозг, решая последний вопрос вовсе
не так, как его хотело решить девичье сердце Женни.
Уездное общество ей было положительно гадко, и она весьма тщательно старалась избегать
всякого с ним сближения, но делала это чрезвычайно осторожно, во-первых, чтобы
не огорчить отца, прожившего в этом обществе свой век, а во-вторых, и потому, что терпимость и мягкость были преобладающими чертами ее доброго нрава.
— Нет-с, далеко
не то самое. Женщину ее несчастие в браке делает еще гораздо интереснее, а для женатого мужчины, если он несчастлив, что остается? Связишки, интрижки и
всякая такая гадость, — а любви нет.
Еще P. S.
Не стесняйтесь сообщать сведения
всякие, там после разберемся, а если случится ошибка, то каждый может оправдаться».
Она ничего от нее
не требовала, старалась избегать
всяких рассуждений о ней, но чуяла сердцем, что происходит в подруге, и нимало
не радовалась ее видимому спокойствию.
—
Всякий труд почтенен,
всякий труд заслуживает похвалы и поощрения и
не унижает человека.
— Нехороша, ваше превосходительство, — еще покорнее рассуждал Саренко, — точно, водка она безвредная, но
не во
всякое время, — и, поставив графин с рябиновой, взялся за другой.
— Да! — да ведь что приятно-то? — вопрошал Александровский, — то приятно, что без
всяких это протекций. Конечно, регенту нужно что-нибудь, презентик какой-нибудь этакой, а все же ведь прямо могу сказать, что
не по искательству, а по заслугам отличен и почтен.
— Дело
не в скандале, а в том, что вы пропадаете, тогда как, мне кажется… я, может быть, и ошибаюсь, но во
всяком случае мне кажется, что вы еще можете быть очень полезны.
Кроме этой слабости, штабс-капитанша имела две другие: она терпеть
не могла
всякое начальство в огуле и рабски обожала всех молодых людей.
Отец
не мешал матери воспитывать сына в духе ее симпатий, но
не оставлял его вне
всякого знакомства и с своими симпатиями.
Райнер и Рациборский
не пили «польской старки», а все прочие, кроме Розанова, во время закуски два раза приложились к мягкой, маслянистой водке, без
всякого сивушного запаха. Розанов
не повторил, потому что ему показалось, будто и первая рюмка как-то уж очень сильно ударила ему в голову.
Райнер весь обращался в слух и внимание, а Ярошиньский все более и более распространялся о значении женщин в истории, цитировал целые латинские места из Тацита, изобличая познания, нисколько
не отвечающие званию простого офицера бывших войск польских, и, наконец, свел как-то все на необходимость женского участия во
всяком прогрессивном движении страны.
— Я
не могу
не уважать человеческих достоинств во
всяком.
— Это, ксендз каноник,
не стоит труда: эти готовы верить
всякому и никем
не пренебрегают — даже «чертом».
А судя по портрету, надо полагать, что маркиза
не обидела Бычкова, сравнивая его с Маратом. В зверском сорокалетнем лице Марата
не было по крайней мере низкой чванливости и преступного легкомыслия, лежавших между
всякой всячины на лице Бычкова.
Он еще завернул раза три к маркизе и
всякий раз заставал у нее Сахарова. Маркиза ему искала места. Розанову она тоже взялась протежировать и отдала ему самому письмо для отправления в Петербург к одному важному лицу. Розанов отправил это письмо, а через две недели к нему заехал Рациборский и привез известие, что Розанов определен ординатором при одной гражданской больнице; сообщая Розанову это известие, Рациборский ни одним словом
не дал почувствовать Розанову, кому он обязан за это определение.
Несмотря на далеко запавший рот и на ямки в щеках, закрывающих беззубые челюсти, лицо это исключало
всякую необходимость осведомиться:
не брат ли это Ольги Сергевны?
В другом официальном доме объяснения Богатыревой были
не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от
всяких тревог за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от
всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай
всяких его увлечений.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без
всякой вины у нас людей
не лишают свободы.
«Вот тебя бы, дуру, так сейчас можно спрятать даже и без
всякой благодарности», — но
не сказал ни слова и спокойно проводил ее с лестницы.
Кругом битком набито
всякого народа, а тут вдруг стоит дом: никогда в его окнах
не видно света, никогда
не отворяются его ворота, и никто им, по-видимому,
не интересуется.
У мужиков на полу лежали два войлока, по одной засаленной подушке в набойчатых наволочках, синий глиняный кувшин с водою, деревянная чашка, две ложки и мешочек с хлебом; у Андрея же Тихоновича в покое
не было совсем ничего, кроме пузыречка с чернилами, засохшего гусиного пера и трех или четырех четвертушек измаранной бумаги. Бумага, чернила и перья скрывались на полу в одном уголке, а Андрей Тихонович ночлеговал, сворачиваясь на окне, без
всякой подстилки и без
всякого возглавия.
— У
всякого есть свой царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый солдат, а
не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
Розанов
не зашел к Нечаю, а прямо постучался в квартиру Арапова. Босая Липка откинула дверной крючок и, впустив Розанова без
всякого опроса, бросилась опрометью на свой блошливый войлок.
— Разговаривать более нечего; господин Розанов враг наш и человек, достойный
всякого презрения. Господин Розанов! — добавил он, обратясь к нему, — вы человек, с которым мы отныне
не желаем иметь ничего общего.
Тут опять ему припоминался труженик Нечай с его нескончаемою работою и спокойным презрением к либеральному шутовству, а потом этот спокойно следящий за ним глазами Лобачевский, весь сколоченный из трудолюбия, любознательности и настойчивости; Лобачевский,
не удостоивающий эту суету даже и нечаевского презрительного отзыва, а просто игнорирующий ее,
не дающий Араповым, Баралям, Бычковым и tutti frutti [
Всякой всячине (итал.).] даже никакого места и значения в общей экономии общественной жизни.
Рассказывать о своем несчастии Полинька
не любила и уклонялась от
всякого разговора, имеющего что-нибудь общее с ее судьбою. Поэтому, познакомясь с Розановым, она тщательно избегала
всякой речи о его положении и
не говорила о себе ничего никому, кроме Лизы, да и той сказала только то, что мы слышали, что невольно сорвалось при первом свидании.
Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем, что вечером ей
не с кем ходить. Лиза никогда
не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при
всяком разговоре, в котором с какой бы то ни было стороны касались его имени.
— Скажи, что я сам без
всяких скандалов готов все сделать, только пусть она
не делает срама. О боже мой! боже мой!
Это был, что называется, шулер воинствующий, шулер способный, сделав подлость,
не ускользать, а обидеться за первое замечание и неотразимо стремиться расшибить мощным кулачищем
всякую личность, которая посмела бы пикнуть
не в его пользу.
Розанов, выехав из Москвы, сверх
всякого ожидания был в таком хорошем расположении духа всю дорогу до Петербурга, что этого расположения из него
не выколотил даже переезд от Московского вокзала до Калинкина моста, где жил Лобачевский.
— Оттого, что я этого
не хочу, оттого, что я пойду к генерал-губернатору: я мать, я имею
всякое право, хоть бы ты была генеральша, а я имею право; слово скажу, и тебя выпорют, да, даже выпорют, выпорют.
Потому голодный во сто раз сильнее чувствует
всякую несправедливость, и, стало быть,
не прихоть породила идею в праве каждого на труд и хлеб.
Далее невозможно было ехать по переулку, представлявшему сплошное болото, где пролегала только одна узенькая полоска жидкой грязи, обозначавшая проезжую дорожку, и на этой дорожке стояли три воза, наполненные диванчиками, стульями, ширмами и
всяким домашним скарбом, плохо покрытым изодранными извозчичьими рогожами,
не защищавшими мебель от всюду проникающей осенней мги.
— И это вам скажет
всякий умный человек, понимающий жизнь, как ее следует понимать, — проговорила Бертольди. — От того, что матери станут лизать своих детей, дети
не будут ни умнее, ни красивее.
Лиза находила, что все это
не резон, что это опять смахивает на родительскую опеку, о которой Белоярцева никто
не просил, и что он во
всяком случае нарушил общественное равноправие на первом шагу.