Неточные совпадения
Сестра Феоктиста сняла со стены мантию и накинула ее
на плечи игуменьи. Мать Агния была сурово-величественна в этой длинной мантии. Даже самое
лицо ее как-то преобразилось: ничего
на нем не было теперь, кроме сухости и равнодушия ко всему окружающему миру.
Ну я уж была
на возрасте, шестнадцатый годок мне шел; матери не было, братец в лакейской должности где-то в Петербурге, у важного
лица, говорят, служит, только отцу они не помогали.
Чувствую, холодный такой, мокрый весь, синий, как известно, утопленник, а потом будто белеет;
лицо опять человеческое становится, глазами смотрит все
на меня и совсем как живой, совсем живой.
Три
лица, бросившиеся
на гору, все разбились друг с другом.
Женни вынула еще одну птичку, и еще одну, и еще одну.
На ее
лице выражалось совершенное, детское счастье, когда она следила за отлетавшими с ее руки перепелами.
Оба они
на вид имели не более как лет по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой человек с бледным, несколько задумчивым
лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
— Идет, идет, — отвечал из передней довольно симпатичный мужской голос, и
на пороге залы показался человек лет тридцати двух, невысокого роста, немного сутуловатый, но весьма пропорционально сложенный, с очень хорошим
лицом, в котором крупность черт выгодно выкупалась силою выражения.
— Уж и по обыкновению! Эх, Петр Лукич! Уж вот
на кого Бог-то,
на того и добрые люди. Я, Евгения Петровна, позвольте, уж буду искать сегодня исключительно вашего внимания, уповая, что свойственная человечеству злоба еще не успела достичь вашего сердца и вы, конечно, не найдете самоуслаждения допиливать меня, чем занимается весь этот прекрасный город с своим уездом и даже с своим уездным смотрителем, сосредоточивающим в своем
лице половину всех добрых свойств, отпущенных нам
на всю нашу местность.
Девушки встали с дрожек и без малого почти все семь верст прошли пешком. Свежее, теплое утро и ходьба прекрасно отразились
на расположении их духа и
на их молодых, свежих
лицах, горевших румянцем усталости.
За дверями гостиной послышались легкие шаги, и в залу вошла Зинаида Егоровна. Она была в белом утреннем пеньюаре, и ее роскошная, густая коса красиво покоилась в синелевой сетке, а всегда бледное, болезненно прозрачное
лицо казалось еще бледнее и прозрачнее от лежавшего
на нем следа бессонной ночи. Зинаида Егоровна была очень эффектна: точно средневековая, рыцарственная дама, мечтающая о своем далеком рыцаре.
Женни несколько раз хотелось улыбнуться, глядя
на это пажеское служение Помады, но эта охота у нее пропадала тотчас, как только она взглядывала
на серьезное
лицо Лизы и болезненно тревожную внимательность кандидата к каждому движению ее сдвинутых бровей.
Наконец оба
лица стали серьезнее, и девушки долго молча смотрели друг
на друга.
У поворота
на набережную компания
лицом к
лицу встретилась с доктором.
Женни с Лизою посмотрели
на его
лицо, плохо скрывающее душевное расстройство, и в одно и то же время подумали о его жене.
А наша пить станет, сторублевыми платьями со стола пролитое пиво стирает, материнский образок к стене
лицом завернет или совсем вынесет и умрет голодная и холодная, потому что душа ее ни
на одну минуту не успокоивается, ни
на одну минуту не смиряется, и драматическая борьба-то идет в ней целый век.
Бахарев встал и начал ходить по комнате, стараясь ступать возможно тише, как волтижорский и дрессированный конь, беспрестанно смотря
на задумчивое
лицо пишущей сестры.
Новая встреча с давно знакомыми женскими
лицами подействовала
на него весьма успокоительно, но во сне он все-таки часто вздрагивал и отчаянно искал то костяной ножик Лизы, то ее носовой платок или подножную скамейку.
— Камедь! — повторила нараспев старуха, обтирая полотенцем губы, и
на ее умном старческом
лице тоже мелькнула ироническая улыбка.
С пол-аршина длины было это
лицо при столь же соразмерной ширине, но не было
на нем ни следа мысли, ни знака жизни.
Кроме
лиц, вошедших в дом Гловацкого вслед за Сафьяносом, теперь в зале был Розанов. Он был в довольно поношенном, но ловко сшитом форменном фраке, тщательно выбритый и причесанный, но очень странный. Смирно и потерянно, как семинарист в помещичьем доме, стоял он, скрестив
на груди руки, у одного окна залы, и по
лицу его то там, то сям беспрестанно проступали пятна.
— Да, покидаю, покидаю. Линия такая подошла, ваше превосходительство, — отвечал дьякон с развязностью русского человека перед сильным
лицом, которое вследствие особых обстоятельств отныне уже не может попробовать
на нем свои силы.
Глядя теперь
на покрывавшееся пятнами
лицо доктора, ей стало жаль его, едва ли не так же нежно жаль, как жалела его Женни, и докторше нельзя было бы посоветовать заговорить в эти минуты с Лизою.
Здесь был только зоологический Розанов, а был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели,
на которой спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом
на недурном, но искаженном злостью
лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову
на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Дверь приотворилась, и
на пороге в залу показался еще довольно молодой человек с южнорусским
лицом. Он был в одном жилете и, выглянув, тотчас спрятался назад и проговорил...
Давыдовская была дородная, белокурая барыня с пробором
на боку, с победоносным взором, веселым
лицом, полным подбородком и обилием всяких телес. Она была природная дедичка своего дома и распоряжалась им полновластною госпожою.
Доктор никак не мог сообразить, для каких целей необходимо залить Москву кровью и заревом пожара, но страшное выражение
лица Арапова, когда он высказывал мысль, и его загадочная таинственность в эту ночь еще более усилили обаятельное влияние корректора
на Розанова.
Ульрих Райнер приехал в Россию статным, прекрасным юношею. Он был похож
на своего могучего отца, но выражение его
лица смягчилось некоторыми тонкими чертами матери. С этого
лица постоянно не сходило серьезное выражение Губерта Райнера, но
на нем не было Губертовой холодности и спокойной флегмы: вместо них
лицо это дышало французскою живостью характера. Оно было вместе и серьезно и живо.
Прелестные русые кудри вились и густыми локонами падали
на плечи, открывая только с боков античную белую шею; по
лицу проступал легкий пушок, обозначалась небольшая раздваивающаяся бородка, и над верхней губою вились тоненькие усики.
Розанов присел
на конце длинной оттоманки и стал рассматривать комнату и
лиц, в ней находящихся.
Капитан был человек крупный, телесный, нрава
на вид мягкого, веселого и тоже
на вид откровенного. Голос имел громкий, бакенбарды густейшие, нос толстый, глазки слащавые и что в его местности называется «очи пивные». Усы, закрывавшие его длинную верхнюю губу, не позволяли видеть самую характерную черту его весьма незлого, но до крайности ненадежного
лица. Лет ему было под сорок.
Не успел доктор осмотреть эти
лица,
на что было истрачено гораздо менее времени, сколько израсходовал читатель, пробежав сделанное мною описание, как над суконною занавесою, против дивана, раздался очень тихий звонок.
Едучи с Рациборским
на железную дорогу, Кракувка объявил, что он должен брать отпуск за границу и готовиться в Париж, где он получит обязанности более сообразные с его характером, а
на его место в Москву будет назначено другое
лицо.
Его солдатское
лицо хранило выражение завистливое, искательное, злое и, так сказать, человеконенавистное; но он мог быть человеком способным всегда «стать
на точку вида» и спрятать в карман доверчивого ближнего.
Все оглянулись
на дверь, а
лицо маркизы одушевилось артистическим восторгом, и слезка блеснула
на ее черных глазках.
Внимание Розанова еще удержалось
на Илье Артамоновиче Нестерове, хозяине Пармена Семеновича, высоком, совершенно белом, как лунь, старике с очень умным и честным
лицом;
на кавалере древнего же письма, но имеющем одежду вкратце «еллинскую» и штаны навыпуск, да
на какой-то тупоумнейшей голове.
— Батюшки! Батюшки! Русью дух пахнет, и сам Гуфеланд наш здесь! — закричал знакомый голос, прежде чем Розанов успел снять калоши, и вслед за тем старик Бахарев обнял Розанова и стал тыкать его в
лицо своими прокопченными усищами. — Ай да Дмитрий Петрович! Вот уважил, голубчик, так уважил; пойдемте же к нам наверх. Мы тут,
на антресолях.
Несмотря
на далеко запавший рот и
на ямки в щеках, закрывающих беззубые челюсти,
лицо это исключало всякую необходимость осведомиться: не брат ли это Ольги Сергевны?
Алексей Сергеевич постоял в зале,
на том самом месте,
на котором давал отчет своей супруге, потом подошел к зеркалу, приподнял с подзеркального столика свечу и, внимательно осмотрев свое
лицо, тщательно вытер белым платком глаза и переносицу.
В его фигуре и
лице было что-то весьма сложное, так сказать, немецко-вахмистровски-полицейско-гусарское. Видно было, однако, что он умен, ловок, не разборчив
на средства и с известной стороны хороший знаток человеческого сердца.
На одной лавочке, в конце бульвара, сидел высокий сутуловатый человек с большою головою, покрытою совершенно белыми волосами, и с сильным выражением непреклонной воли во всех чертах умного
лица. Он был одет в ватную военную шинель старой формы с капюшоном и в широкодонной военной фуражке с бархатным околышем и красными кантами.
Лобачевский долго следил за Розановым, и в его спокойных серых глазах даже засветилось какое-то сожаление к Розанову, душевные терзания которого ясно отражались
на его подвижном
лице.
Персиянцев
на другой день утром приехал к Бычкову без
лица.
В Полиньке некоторые губернские власти приняли участие, наскоро свертели передачу ее гостиницы другому
лицу, а ее самоё с ребенком выпроводили из города. Корнету же Калистратову было объявлено, что если он хоть мало-мальски будет беспокоить свою жену, то немедленно будет начато дело о его жестоком обращении с нею и о неоднократном его покушении
на жизнь ребенка.
Таково прошлое и таков в общих чертах характер этого нового
лица. Лиза познакомила Полиньку и с Бертольди, и Полинька пришлась по нраву Бертольди, которой она нравилась более как
лицо, подлежащее развитию. Они навестили раз Полиньку в Сокольниках и вздумали сами переехать
на дачу.
Лиза взглянула
на Розанова молча, но с презрительным выражением в
лице.
Розанов во все глаза смотрел
на петербуржца, а Бертольди во все глаза смотрела
на доктора и с сияющим
лицом набивала для Красина папироски.
Напились чаю и пошли, разбившись
на две группы. Белоярцев шел с Бычковым, Лизой, Бертольди, Калистратовой и Незабитовским. Вторая группа шла, окружая Стешу, которая едва могла тащить свой живот и сонного полугодового ребенка. Дитятю у нее взяли; Розанов и Помада несли его
на руках попеременно, а маркиз колтыхал рядом с переваливающейся уточкою Стешею и внимательно рассматривал ее
лицо своими утомляющими круглыми глазами.
Катерина Ивановна здесь едва ли не самое видное
лицо: она всем распоряжается, и
на всем лежит ее инициатива.
Лицо этого господина было неудобно рассмотреть, потому что, защищаясь от досадливо бьющей в
лицо мги, он почти до самых глаз закрывал себя поднятым воротником камлотовой шинели; но по бодрости, с которою он держится
на балансирующей эгоистке, видно, что он еще силен и молод.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою;
лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться
на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный
на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе
на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.