Неточные совпадения
— Да так,
на то я сторож…
на то здесь поставлен… — шамшил беззубый Арефьич, и глаза его разгорались тем особенным огнем, который замечается у солдат, входящих в дикое озлобление при
виде гордого, но бессильного врага.
Тарантас поехал, стуча по мостовинам; господа пошли сбоку его по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при
виде людского счастия, безотчетно перешел
на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря
на мерную выступку усталой пристяжной.
Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть
на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им
на себя сокращенном
виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала
на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в
виду все приятные стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Несмотря
на тревожное состояние Помады, таинственно-мрачный
вид темного, холодного покоя странно подействовал
на впечатлительную душу кандидата и даже заставил его
на некоторое время забыть о Лизе.
Из окна, у которого Женни приютилась с своим рабочим столиком, был если не очень хороший, то очень просторный русский
вид. Городок был раскинут по правому, высокому берегу довольно большой, но вовсе не судоходной реки Саванки, значащейся под другим названием в числе замечательнейших притоков Оки. Лучшая улица в городе была Московская, по которой проходило курское шоссе, а потом Рядская,
на которой были десятка два лавок, два трактирных заведения и цирюльня с надписью, буквально гласившею...
А он, вообрази ты себе, верно тут свою теорию насчет укрощения нравов вспомнил; вдруг принял
на себя этакой какой-то смешной, даже вовсе не свойственный ему, серьезный
вид и этаким, знаешь, внушающим тоном и так, что всем слышно, говорит: «Извините, mademoiselle, я вам скажу франшеман, [откровенно (франц.)] что вы слишком резки».
Наконец, мы должны теперь, хотя
на несколько минут, еще ближе подойти к этой нашей героине, потому что, едва знакомые с нею, мы скоро потеряем ее из
виду надолго и встретимся с нею уже в иных местах и при иных обстоятельствах.
Только одни листья прибрежных водорослей, то многоугольные, как листья «мать-и-мачеха», то длинные и остроконечные, как у некоторых
видов пустынной пальмы, лениво покачивались, роскошничая
на мелкой ряби тихо бежавшей речки.
Ни
на висках, ни
на темени у Саренки не было ни одной волосинки, и только из-под воротника по затылку откуда-то выползала довольно черная косица, которую педагог расстилал по всей голове и в
виде лаврового венка соединял ее концы над низеньким лбом.
Одни и те же
виды, несмотря
на все свое великолепие, приглядываются, как женина красота, и подстрекают любопытное влечение приподнять завесу других красот, отдохнуть
на другой груди, послушать, как бьется иное сердце.
Молодому Райнеру после смерти матери часто тяжел был
вид опустевшего дома, и он нередко уходил из него
на целые дни. С книгою в руках ложился он
на живописный обрыв какой-нибудь скалы и читал, читал или думал, пока усталость сжимала его глаза.
«Даже излишняя ревность к делу будет преступлением, ибо кто осмелится самовольно вступаться в общее дело, тот грабит общее достояние», — решает ночное рютлийское собрание, расходясь в
виду зари, заигравшей
на девственном снегу окружных гор…
Он был необыкновенно интересен: его длинная черная фигура с широко раздувающимися длинными полами тонкого матерчатого сюртука придавала ему
вид какого-то мрачного духа, а мрачная печать, лежавшая
на его белом лбу, и неслышные шаги по мягкому ковру еще более увеличивали это сходство.
Офицер был с
виду очень невзрачный, желтенький и плюгавенький, с бурым войлоком вместо волос
на голове.
Его солдатское лицо хранило выражение завистливое, искательное, злое и, так сказать, человеконенавистное; но он мог быть человеком способным всегда «стать
на точку
вида» и спрятать в карман доверчивого ближнего.
По гостиной с таинственным, мрачным
видом проходил Арапов. Он не дал первого, обычного приветствия хозяйке, но проходил, пожимая руки всем по ряду и не смотря
на тех, кого удостоивал своего рукопожатия. К маркизе он тоже отнесся с рядовым приветствием, но что-то ей буркнул такое, что она, эффектно улыбнувшись, сказала...
— Конвент в малом
виде, — опять проговорила маркиза, кивнув с улыбкой
на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя
на Арапова, — какие глаза-то, глаза — страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно сказала: — Будет им, будет, как эти до них доберутся да начнут их трепать.
Родился он в Бердичеве; до двух лет пил козье молоко и ел селедочную утробку, которая валялась по грязному полу; трех лет стоял, выпялив пузо,
на пороге отцовской закуты; с четырех до восьми, в ермолке и широком отцовском ляпсардаке, обучался бердичевским специальностям: воровству-краже и воровству-мошенничеству, а девяти сдан в рекруты под
видом двенадцатилетнего
на основании присяжного свидетельства двенадцати добросовестных евреев, утверждавших за полкарбованца, что мальчику уже сполна минуло двенадцать лет и он может поступить в рекруты за свое чадолюбивое общество.
— Там тоже все хорошо; вам тревожиться нечего. Теперь скажите, как называется ваше место и какие у вас
виды на будущее?
По вечерам в калитку дома входили три личности. Первая из этих личностей был высокий рыжий атлет в полушубке, человек свирепого и решительного
вида; вторая, его товарищ, был прекоренастый черный мужик с волосами, нависшими
на лоб. Он был слеп, угрюм и молчалив.
Полинька стала у окна и, глядя
на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал ее за ее участие; гнев Полиньки исчез при
виде этого смирного, покорного Розанова.
Прошло два года.
На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица была неопрятна, и
вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны были в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых
на свежего человека
видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из
виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить
на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
Ожидая второго общего собрания, он сделывался с некоторыми господами не только за прошлое, но устанавливал некоторых
на точку
вида и для будущего.
Это начало еще более способствовало Райнерову замешательству, но он оправился и с полною откровенностью рассказал революционному агенту, что под
видом сочувствия польскому делу им навязывают девушку в таком положении, в котором женщина не может скитаться по лесам и болотам, а имеет всякое право
на человеческое снисхождение.
— Нет-с, есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презреньем даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный человек, а может держать себя
на точке
вида.