Неточные совпадения
Теперь тарантас
наш путешествует от Москвы уже шестой
день, и ему остается проехать еще верст около ста до уездного города, в котором растут родные липы
наших барышень. Но на дороге у них уже близехонько есть перепутье.
— А так, так наливай, Женни, по другому стаканчику. Тебе, я думаю, мой дружочек, наскучил
наш разговор. Плохо мы тебя занимаем. У нас все так, что поспорим, то будто как и
дело сделаем.
Он не похож был на
наше описание раннею весною, когда вся пойма покрывалась мутными водами разлива; он иначе смотрел после Петрова
дня, когда по пойме лежали густые ряды буйного сена; иначе еще позже, когда по убранному лугу раздавались то тихое ржание сосуночка, то неистово-страстный храп спутанного жеребца и детский крик малолетнего табунщика.
— Я завтра еду, все уложено: это мой дорожный наряд. Сегодня открыли дом,
день был такой хороший, я все ходила по пустым комнатам, так славно. Вы знаете весь
наш дом?
Вы не забудьте, Лизавета Егоровна, что в ряду медицинских наук есть психиатрия — наука, может быть, самая поэтическая и имеющая
дело исключительно с тем, что отличает нас от ближних и дальних кузенов
нашей общей родственницы Юлии Пастраны.
— Туда же, к государю! Всякую этакую шушвару-то так тебе пред государя и представят, — ворчала Абрамовна,
раздевая Лизу и непомерно раздражаясь на докторшу. — Ведь этакая прыть! «К самому царю доступлю». Только ему, царю-то
нашему, и
дела, что вас, пигалиц этаких, с мужьями разбирать.
— О! В самом
деле переехал! Ну так ты, Митька, теперь холостой, — садись, брат.
Наш еси, воспляшем с нами.
Вильгельм Райнер вернулся в Англию. Долго не раздумывая и вовсе не списываясь с отцом, он спешно покончил свои
дела с конторою, обвертел себя листами русской лондонской печати и весною того года, в который начинается
наш роман, явился в Петербурге.
— Рекомендую вам, Розанов: Пармен Семенович Канунников, главноуправляющий
делами нашего подрядчика, древнего обычая поборник, — проговорил Лобачевский.
Тем этот
день и покончился, а через три
дня наших московских знакомых уж и узнать нельзя было.
— Господин Розанов, вы уничтожили в самом начале общее
дело, вы злоупотребляли
нашим доверием.
Все это не объяснялось, не разошлось вследствие формального разлада, а так, бросило то, что еще так недавно считало своим главным
делом, и сидело по своим норам. Некоторые, впрочем, сидели и не в своих норах, но из
наших знакомых эта доля выпала только Персиянцеву, который был взят тотчас по возвращении домой, в тот
день, когда Арапов расстрелял своего барсука, а Бычков увлекся впервые родительскою нежностью к отрасли своего естественного брака.
Одни утверждали, что он в Петербурге, но что его нельзя узнать, потому что он ходит переодетый, в синих очках и с выкрашенными волосами; другие утверждали, что видели Райнера в Париже, где он слоняется между русскими и всякий
день ходит то в парижскую префектуру, то в
наше посольство.
Розанов
наш засмутился: чуял он, что
дело плохо.
В эти
дни у
наших знакомых случилось маленькое происшествие, для короткого описания которого собственно и посвящена эта короткая главка.
— Тут все
дело в узкости. Надо, чтоб не было узких забот только о себе или только о тех, кого сама родила.
Наши силы — достояние общественное, и терпеться должно только то, что полезно, — опять поучал Белоярцев. — Задача в том, чтоб всем равно было хорошо, а не в том, чтобы некоторым было отлично.
Остальные
наши члены должны перейти к нам на этих же
днях.
Ассоциация
наша, основанная в самых ограниченных размерах, для того чтобы избежать всяких опасностей, возможных при новизне
дела и преследовании его полицией, в течение трех декад, или одного христианского месяца своего существования, имела, милостивые государи, следующие расходы».
— Позвольте, господа, — начал он, — я думаю, что никому из нас нет
дела до того, как кто поступит с своими собственными деньгами. Позвольте, вы, если я понимаю, не того мнения о
нашей ассоциации. Мы только складываемся, чтобы жить дешевле и удобнее, а не преследуем других идей.
— Господа! — начал он весьма тихо. — Всякое
дело сначала должно вести полегоньку. Я очень хорошо понимаю, к совершению чего призвана
наша ассоциация, и надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока не будьте к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят, на голове поправить.
Мы вот как полагали
разделить наши обязанности по дому.
Белая, подслеповатая ночь стояла над Петербургом, когда карета
наших знакомых остановилась у квартиры Мечниковой. По случаю праздничного
дня кухарка была отпущена, загулялась и не возвращалась, а между тем Мечниковою тотчас по возвращении домой овладел весьма естественный после долгой прогулки аппетит и необыкновенная веселость.
Белоярцев выносил это объяснение с спокойствием, делающим честь его уменью владеть собою, и довел
дело до того, что в первую пятницу в Доме, было нечто вроде вечерочка. Были тут и граждане, было и несколько мирян. Даже здесь появился и приехавший из Москвы
наш давний знакомый Завулонов. Белоярцев был в самом приятном духе: каждого он приветил, каждому, кем он дорожил хоть каплю, он попал в ноту.
Три
дня, непосредственно следовавшие за этим разговором, имеют большое право на
наше внимание.
— Нижнедевицкий купец Семен Лазарев, — отрекомендовался старичок и протянул свою опрятную руку. — Года с три будет назад, сюда
наши в Петербург ехали по
делам, так я с ними проектик прислал.
— Это, впрочем, все
дело рук
наших: сократим.
— Это другое
дело! то совсем другое
дело, да и то об этом про всякий случай надо рассудить: можем ли мы, при
нашей социальной задаче, иметь какие-нибудь отношения к полиции.
— Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не
дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без
нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все сесть будет некуда.
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче
наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на
днях, когда зашел было в класс
наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой! Бабы-то
наши задрались на рынке, а полиция не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два
дни сидеть не могла.
За Климом —
наши странники // (Им
дело до всего):
Пошли порядки старые! // Последышу-то
нашему, // Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни
день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! // Бог весть с чего накинется, // Бранит, корит; с угрозою // Подступит — ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А
наша полоса!