Неточные совпадения
В доме-то что у них из-за этого было, страсти Божьи, как, бывало, расскажут.
Один
из господских
домов, построенный на крутом, обрывистом берегу реки, принадлежит вдове камергера Мерева, а другой, утопающий в зелени сада, разросшегося на роскошной почве лугового берега реки Рыбницы, кавалерийскому полковнику и местному уездному предводителю дворянства, Егору Николаевичу Бахареву.
— Как есть черт
из болота, — и, вздохнув, поплелся по направлению к
дому камергерши Меревой.
Двор, принадлежащий к
дому камергерши, был не
из модных, не
из новых помещичьих дворов.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский
дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
В восемь часов утра начинался день в этом
доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним
из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти целые дни Женни.
Все эти люди вынесли
из родительского
дома одно благословение: «будь богат и знатен», одну заповедь: «делай себе карьеру».
—
Дома все? — крикнул
из передней голос, заставивший вздрогнуть целую компанию.
—
Дома, и милости просим, — отвечал Гловацкий, вставая, и, взяв со стола одну
из двух свечек, пошел навстречу гостю.
Но только во всем, что произошло около нас с тех пор, как вы
дома, я не вижу ничего, что было бы
из ряда вон.
Доктор вынул
из кармана записную книжку, взглянул на сделанную там заметку, потом посмотрел на
дом, на табличку и вошел во двор.
В том каменном полуэтаже, над которым находилась квартира Нечая, было также пять жилых комнат. Три
из них занимала хозяйка
дома, штабс-капитанша Давыдовская, а две нанимал корректор одной большой московской типографии, Ардалион Михайлович Арапов.
Если, бывало, кому-нибудь
из соседок доводилось, проходя мимо
дома Давыдовской, увидать, как она стоит с длинным чубуком в одной руке, а другою рукою обирает сухие листья с волкомерии, то соседка только замечала: «а ведь Давыдовчихин муж-то, должно что, еще жив», и всякая совершенно довольствовалась этим предположением.
Высокий суровый пастор, высокий, гибкий швейцарец и среди их маленький карапузик встали
из лодки и пешком пошли к
дому швицкого ландсмана.
Молодому Райнеру после смерти матери часто тяжел был вид опустевшего
дома, и он нередко уходил
из него на целые дни. С книгою в руках ложился он на живописный обрыв какой-нибудь скалы и читал, читал или думал, пока усталость сжимала его глаза.
— Плохая пища, фермер. У меня нет
дома. Я вдова, я работаю людям
из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его тем, чего не съедят хозяйские дети.
Дом этот состоял
из главного двухэтажного корпуса, выходившего на Чистые Пруды, и множества самых странных флигелей, настроенных в середине двора.
Прекрасным осенним вечером, когда румяная заря ярким полымем догорала на золоченых кремлевских вышках, Розанов с Райнером выехали
из одного переулка в Чистые Пруды и остановились у ворот
дома полковника Сте—цкого.
Как праотец, изгнанный
из рая, вышел
из ворот маркизиного
дома Пархоменко на улицу и, увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза возвратилась и села на свой пружинный трон, Бычков ткнул человек трех в ребра и подступил к ней с словами...
У Пармена Семеновича был собственный двухэтажный
дом у Введенья в Барашах. Когда Розанов с Лобачевским подъехали к этому
дому,
из него во все окна глядел теплый, веселый свет.
— Послушайте, — сказал он, — мне жаль вашу мать: я сам имею детей. Если вы можете скрыться
из Москвы, я пущу вас и скажу, что не нашел вас
дома. А между тем все это кончится и вы возвратитесь.
Утром одного дня Арапов вышел
из своего
дома с Персиянцевым, взяли извозчика и поехали ко Введению в Барашах.
По вечерам в калитку
дома входили три личности. Первая
из этих личностей был высокий рыжий атлет в полушубке, человек свирепого и решительного вида; вторая, его товарищ, был прекоренастый черный мужик с волосами, нависшими на лоб. Он был слеп, угрюм и молчалив.
Лиза обошла Патриаршие пруды и хотела уже идти домой, как
из ворот одного деревянного
дома вышла молодая девушка в драповом бурнусе и черном атласном капоре, из-под которого спереди выглядывали клочки подстриженных в кружок золотистых волос.
Довольно богатая сирота, она, выйдя
из института, очутилась в
доме своего опекуна и дяди: прожила там с полгода и совершенно несмыслимо вышла замуж за корнета Калистратова, которому приглянулась на корейской ярмарке и которому была очень удобна для поправления его до крайности расстроенного состояния.
На основании новых сведений, сообщенных Ольгою Александровною о грубости мужа, дошедшей до того, что он неодобрительно относится к воспитанию ребенка, в котором принимали участие сами феи, — все нашли несообразным тянуть это дело долее, и Дмитрий Петрович, возвратясь один раз
из больницы, не застал
дома ни жены, ни ребенка.
Лиза была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что не хотела позволить Лизе принимать в своем
доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и
дома за обедом Розанов не выходил
из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать
из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся
из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и матери, которые ожидали встретить ее
дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Из оставшихся в Москве людей, известных Бахаревым, все дело знал один Помада, но о нем в это время в целом
доме никто не вспомнил, а сам он никак не желал туда показываться.
Крыша на
доме была
из почерневших от времени черепиц.
Еще выше надо всем этим возвышался выступавший
из крыши фронтон с одним полукруглым окном, в котором хотя и держалась дубовая рама с остатками разбитых зеленоватых стекол, но теперь единственное противодействие ветрам и непогодам представляла снова часто повторяющаяся с уличной стороны этого
дома железная решетка.
Из просторных сеней этого этажа шла наверх каменная лестница без перил и с довольно выбитыми кирпичными ступенями. Наверху тоже было восемь комнат, представлявших гораздо более удобства для жилого помещения. Весь
дом окружен был просторным заросшим травою двором, на заднем плане которого тянулась некогда окрашенная, но ныне совершенно полинявшая решетка, а за решеткой был старый, но весьма негустой сад.
Райнер, владевший прекрасно почти всеми европейскими языками, нашел себе здесь очень хорошую работу при одном
из ученых учреждений и не мог отбиться от весьма выгодных уроков в частных
домах.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский
Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская
из виду, что «граждане
Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели
из целого
дома, оживилась шумными спорами граждан. Женщины, сидя около круглого чайного стола, говорили о труде; мужчины говорили о женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью человеками. Перед ним стояла госпожа Мечникова, держа под руку свою шестнадцатилетнюю сестру.
«Таким образом, милостивые государи, вы можете видеть, что на покрытие всех решительно нужд семи наличных членов ассоциации, получавших в
Доме, решительно все им нужное, как-то: квартиру, отопление, прислугу, стол, чай и чистку белья (что составляет при отдельном житье весьма немаловажную статью), на все это издержано триста двадцать шесть рублей восемьдесят три копейки, что на каждого
из нас составляет по двадцати пяти рублей с ничтожными копейками.
Зимою madame Мечникова, доживая последнюю сотню рублей, простудилась, катаясь на тройке, заболела и в несколько дней умерла. Сестре ее нечего было делать в этой квартире. Она забрала доставшуюся ей по наследству ветхую мебелишку и переехала в комнату, нанятую за четыре рубля в одном
из разрушающихся деревянных
домов Болотной улицы.
Незнакомка Белоярцева была дочь одного генерала, жившего в бельэтаже собственного
дома, на одной
из лучших улиц Петербурга. В этом
доме знали о Белоярцеве и о его заведении по рассказам одного местного Репетилова, привозившего сюда разные новости и, между прочим, рассказывавшего множество самых невероятных чудес о сожительстве граждан.
Белоярцев выносил это объяснение с спокойствием, делающим честь его уменью владеть собою, и довел дело до того, что в первую пятницу в
Доме, было нечто вроде вечерочка. Были тут и граждане, было и несколько мирян. Даже здесь появился и приехавший
из Москвы наш давний знакомый Завулонов. Белоярцев был в самом приятном духе: каждого он приветил, каждому, кем он дорожил хоть каплю, он попал в ноту.
В один
из дней, следовавших за этим разговором Лизы с Розановым, последний позвонил у подъезда очень парадного
дома на невской набережной Васильевского острова.
Через несколько минут рама в одном
из указанных вошедшею в
дом женщиною окон задрожала. Долго она не уступала усилиям слабой руки, но, наконец, открылась и хлопнула половинками по ломаным откосам.
Прежде чем к этим узлам осторожно подскочил и взял их оставшийся в тени извозчик, в другом конце
дома торопливо распахнулись разом два другие темные окна, и в каждом
из них показалось по женской голове.