Неточные совпадения
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди
теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили,
как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов
до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
На третьи сутки, в
то самое время,
как Егор Николаевич Бахарев, восседая за прощальным завтраком, по случаю отъезда Женни Гловацкой и ее отца в уездный городок, вспомнил о Помаде, Помада в первый раз пришел в себя, открыл глаза, повел ими по комнате и, посмотрев на костоправку, заснул снова.
До вечера он спал спокойно и вечером, снова проснувшись, попросил чаю.
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на
то, что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И будет это скоро, гораздо прежде, чем вы
до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне
то же твердили, да и мой сын видел,
как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
Manu intrepida [бесстрашной рукой (лат.).] поворачивал он ключ в дверном замке и, усевшись на первое ближайшее кресло, дымил,
как паровоз, выкуривая трубку за трубкой
до тех пор, пока за дверью не начинали стихать истерические стоны.
За обед Помада сел,
как семьянин. И за столом и после стола
до самой ночи он чего-то постоянно тревожился, бросался и суетливо оглядывался, чем бы и
как услужить Лизе.
То он наливал ей воды,
то подавал скамейку или,
как только она сходила с одного места и садилась на другое, он переносил за нею ее платок, книгу и костяной ножик.
Мы должны были в последних главах показать ее обстановку для
того, чтобы не возвращаться к прошлому и, не рисуя читателю мелких и неинтересных сцен однообразной уездной жизни, выяснить, при
каких декорациях и мотивах спокойная головка Женни доходила
до составления себе ясных и совершенно самостоятельных понятий о людях и их деятельности, о себе, о своих силах, о своем призвании и обязанностях, налагаемых на нее долгом в действительном размере ее сил.
А дело было в
том, что всеми позабытый штабс-капитан Давыдовский восьмой год преспокойно валялся без рук и ног в параличе и любовался,
как полнела и добрела во всю мочь его грозная половина, с утра
до ночи курившая трубку с длинным черешневым чубуком и кропотавшаяся на семнадцатилетнюю девочку Липку, имевшую нарочитую склонность к истреблению зажигательных спичек, которые вдова Давыдовская имела другую слабость тщательно хранить на своем образнике
как некую особенную драгоценность или святыню.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так,
как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так,
как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью;
то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов;
то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво,
до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
В одну прелестную лунную ночь, так в конце августа или в начале сентября, они вышли из дома погулять и шаг за шагом, молча дошли
до Театральной площади. Кто знает Москву,
тот может себе представить,
какой это был сломан путь.
Утеснители швейцарской свободы не знают пределов своей дерзости. Ко всем оскорблениям, принесенным ими на нашу родину, они придумали еще новое. Они покрывают нас бесчестием и требуют выдачи нашего незапятнанного штандарта. В
ту минуту,
как я пишу к тебе, союзник, пастор Фриц уезжает в Берн, чтобы отклонить врагов республики от унизительного для нас требования; но если он не успеет в своем предприятии
до полудня,
то нам,
как и другим нашим союзникам, остается умереть, отстаивая наши штандарты.
Заяц швырял и ногами и ушами: неоценимые заслуги Москвы и богопротивные мерзости Петербурга так и летели, закидывая с головы
до ног ледащинького Пархоменку, который все силился насмешливо и ядовито улыбаться, но вместо
того только мялся и не знал,
как подостойнее выйти из своего положения.
Райнер молча слушал спор маркизы с Бычковым и дослушал его
как раз
до тех пор, пока маркиза стала спрашивать...
Варвара Ивановна
до такой степени поработила и обесправила Богатырева, что он уж отрекся даже и от всякой мечты о
какой бы
то ни было домашней самостоятельности.
Все это слабо освещалось одною стеариновою свечкою, стоявшею перед литографическим камнем, за которым на корточках сидел Персиянцев. При этом слабом освещении, совершенно исчезавшем на темных стенах погреба и только с грехом пополам озарявшем камень и работника, молодой энтузиаст
как нельзя более напоминал собою швабского поэта, обращенного хитростью Ураки в мопса и обязанного кипятить горшок у ведьмы
до тех пор, пока его не размопсит совершенно непорочная девица.
Но, несмотря на
то, что в этих отношениях не было ни особенной теплоты, ни знаков нежного сочувствия, они действовали на Розанова чрезвычайно успокоительно и
до такой степени благотворно, что ему стало казаться, будто он еще никогда не был так хорошо пристроен,
как нынче.
Но пока это ходило в предположениях, к которым к
тому же никто, кроме Рогнеды Романовны, не изъявлял горячего сочувствия, маркиза столкнулась у Богатыревой с Ольгою Сергеевной Бахаревой, наслушалась от
той,
как несчастная женщина бегала просить о защите, додумала три короба собственных слов сильного значения, и над Розановым грянул суд, ошельмовавший его заочно
до степеней самых невозможных. Даже самый его либерализм ставился ему в вину. Маркиза сопела, говоря...
Настаивала Бертольди на этом
до тех пор, пока Лиза, думая о чем-то другом, проговорила: «Да делайте, Бертольди,
как знаете».
— Э! полноте, Белоярцев! Повторяю, что мне нет никакого дела
до того, что с вами произошел какой-то кур-кен-переверкен. Если между нами есть,
как вы их называете, недоразумения, так тут ни при чем ваши отрицания. Мой приятель Лобачевский несравненно больший отрицатель, чем все вы; он даже вон отрицает вас самих со всеми вашими хлопотами и всего ждет только от выработки вещества человеческого мозга, но между нами нет же подобных недоразумений. Мы не мешаем друг другу.
Какие там особенные принципы!..
— Да не в
том, а что ж это: все это
до голой подробности,
как в курсе акушерства, рассказывается…
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же
до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а
как добрался
до Александра Македонского,
то я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове
до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — //
До нитки разорил! // А драл…
как сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С
тех пор,
как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что мужику у барина //
До светопреставления // Зажату быть в горсти!..