Неточные совпадения
Он был обнесен со
всех сторон красною кирпичною стеною, на которой по углам были выстроены четыре такие
же красные кирпичные башенки.
У нее бывает почти
весь город, и она каждого встречает без всякого лицезрения, с тем
же спокойным достоинством, с тою
же сдержанностью, с которою она теперь смотрит на медленно подъезжающий к ней экипаж с двумя милыми ей девушками.
— Вы, тетя,
все такие
же резкие.
— Да в чем
же ее ошибки, за которые
все так строго ее осуждают?
Двух лет еще нет, как ее братец вот тут
же, на этом самом месте,
все развивал мне ваши идеи новые.
— Вы
же сами говорите
всем правду.
— Женихов у нас мало, да и то
всё глядят на богатеньких, а мы
же опять и в мещанство-то только приписались, да и бедность.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то
же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы
все одно, мы
все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
— Он-с, — так
же тревожно отвечал конторщик.
Все встали с своих мест и торопливо пошли к мосту. Между тем форейтор Костик, проскакав половину моста, заметил господ и, подняв фуражку, кричал...
— Угораздило
же тебя выдумать такую штуку; хорошо, что тем
все и кончилось, — смеясь, заметил Гловацкий.
Это составляло
все доходы Помады, и он был весьма этим доволен. Он был, впрочем, вечно
всем доволен, и это составляло в одно и то
же время и отличительную черту его характера, и залог его счастья в несчастии.
— Маленькое! Это тебе так кажется после Москвы.
Все такое
же, как и было. Ты смотри, смотри, вон судьи дом, вон бойницы за городом, где скот бьют, вон каланча. Каланча-то, видишь желтую каланчу? Это над городническим домом.
Старинные кресла и диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого
же цвета занавеси на окнах и дверях; той
же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в этой комнатке, а между тем
всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем.
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то, что директор нынче
все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И будет это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне то
же твердили, да и мой сын видел, как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче
все это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
Idem per idem [Одно и то
же (лат.).] —
все будем Кузьма с Демидом.
Все вас это спутает, потому что
все, что ни выйдет из наших уст, или злосмрадное дыхание антихристово, или
же хитросплетенные лукавства, уловляющие свободный разум.
— Нет, где
же спать.
Всего девять часов, и у нас гости.
— «Отечественные записки» — старый журнал и
все один и тот
же редактор, при котором покойник Белинский писал.
— А как
же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то
все успел семь раз позабыть.
— Нельзя
же всем оставить мать.
— А вы
же чем занимались
все это время?
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас
же непосредственно продолжала: — Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи, что
же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь
все, но все-таки ты ее сестра.
— Да боже мой, что
же я такое делаю? За какие вины мною
все недовольны?
Все это за то, что к Женни на часок проехала без спроса? — произнесла она сквозь душившие ее слезы.
— Что ж толковать? Больного разве нельзя навестить? Больных
все навещают. Я
же была у него с папой, отчего
же мне теперь не пойти с тобою?
— Да, как
же! Нет, это тебя выучили быть такой хорошей. Люди не родятся такими, какими они после выходят. Разве я была когда-нибудь такая злая, гадкая, как сегодня? — У Лизы опять навернулись слезы. Она была уж очень расстроена: кажется,
все нервы ее дрожали, и она ежеминутно снова готова была расплакаться.
— Ну вот, говорят, институтки переменились!
Всё те
же, и
всё те
же у них песенки.
— Ну, однако, это уж надоело. Знайте
же, что мне
все равно не только то, что скажут обо мне ваши знакомые, но даже и
все то, что с этой минуты станете обо мне думать сами вы, и моя мать, и мой отец. Прощай, Женни, — добавила она и шибко взбежала по ступеням крыльца.
Свекровь твоя уж, наверное, тебя
же дурой считает, да и
весь город-то, мужланы-то ваши, о тебе того
же мнения.
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и
вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя
же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
— Вот ты
все толкуешь, сестра, о справедливости, а и сама тоже несправедлива. Сонечке там или Зиночке
все в строку, даже гусаров. Ведь не выгонять
же молодых людей.
— И опять, отчего
же так они
все повесы? Есть и очень солидные молодые люди.
И не только тут я видел, как она любит этого разбойника, а даже видел я это и в те минуты, когда она попрекала его, кляла
всеми клятвами за то, что он ее сокрушил и состарил без поры без времени, а тут
же сейчас последний платок цирюльнику с шеи сбросила, чтобы тот не шельмовал ее соколу затылок.
«А любовь-то, в самом деле, не на уважении держится… Так на чем
же? Он свою жену любит. Вздор! Он ее… жалеет. Где любить такую эгоистичную, бессердечную женщину. Он материалист, даже… черт его знает, слова не придумаешь, чтό он такое…
все отрицает… Впрочем, черт бы меня взял совсем, если я что-нибудь понимаю… А скука-то, скука-то! Хоть бы и удавиться так в ту
же пору».
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то
же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела
всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
За пренебрежение этой силой она горько наказана, вероятно к истинному сожалению
всех умных и в то
же время добрых сынов России.
Но все-таки нет никакого основания видеть в этих людях виновников
всей современной лжи, так
же как нет основания винить их и в заводе шутов и дураков, ибо и шуты, и дураки под различными знаменами фигурировали всегда и будут фигурировать до века.
Одни решили, что она много о себе думает; другие, что она ехидная-преехидная:
все молчит да выслушивает; третьи даже считали ее на этом
же основании интриганкой, а четвертые, наконец, не соглашаясь ни с одним из трех вышеприведенных мнений, утверждали, что она просто дура и кокетка.
На другой
же день по приезде Женни он явился под руку с своей Лурлеей и отрекомендовал ее как девицу, с которой можно говорить и рассуждать обо
всем самой просвещенной девице.
Вся кровь моя бросилась в лицо, и я ему так
же громко ответила: «Извините и меня, monsieur, я тоже скажу вам франшеман, что вы дурак».
— Какая
же тут причина нужна? Мне очень хорошо теперь у себя дома; я занимаюсь — вот и
вся причина.
Зато теперь, встретив Помаду у одинокой Лизы, она нашла, что он как-то будто вышел из своей всегдашней колеи. Во
всех его движениях замечалась при Лизе какая-то живость и несколько смешная суетливость. Взошел смелой, но тревожной поступью, поздоровался с Женни и сейчас
же начал доклад, что он прочел Милля и сделал отметки.
«Нет, — решила она, — это случайность; она
все такая
же и любит меня…» «А странно, — размышляла Женни далее — разве можно забыть человека для книги?
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до многого. В ней она решила, что ее отец простой, очень честный и очень добрый человек, но не герой, точно так
же, как не злодей; что она для него дороже
всего на свете и что потому она станет жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью за его любовь и осветить его закатывающуюся жизнь. «
Все другое на втором плане», — думала Женни.
Эта слабонервная девица, возложившая в первый
же год по приезде доктора в город честный венец на главу его, на третий день после свадьбы пожаловалась на него своему отцу, на четвертый — замужней сестре, а на пятый — жене уездного казначея, оделявшего каждое первое число пенсионом
всех чиновных вдовушек города, и пономарю Ефиму, раскачивавшему каждое воскресенье железный язык громогласного соборного колокола.
Она знала также, что
все это идет о нем из его
же спальни.
Иногда ей бывало жалко Женни и вообще даже жалко
всего этого простенького мирка; но что
же был этот мирок перед миром, который где-то носился перед нею, мир обаятельный, свободный и правдивый?
Вязмитинов на такой
же вопрос отвечал, что Лиза ужасно подвинулась вперед в познаниях, но что
все это у нее как-то мешается. Видно, что читает что попало, — заключил он свое мнение.
— Да какая ж драма? Что ж, вы на сцене изобразите, как он жену бил, как та выла, глядючи на красный платок солдатки, а потом головы им разнесла? Как
же это ставить на сцену! Да и борьбы-то нравственной здесь не представите, потому что
все грубо, коротко.
Все не борется, а… решается. В таком быту народа у него нет своей драмы, да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не драмы.
Лиза едва могла играть. Обернувшись лицом к оригинальной паре, она помирала со смеха, так
же как и
вся остальная компания.
— Ничего, тут дорожка
вся оттаяла, земля одна, да и я
же сейчас надену калоши.