Неточные совпадения
Ей
было лет сорок пять, но на
вид казалось не более сорока.
Оба они на
вид имели не более как лет по тридцати, оба
были одеты просто. Зарницын
был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив,
был очень стройный молодой человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не
было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Все
были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращенном
виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный
вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток
есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день
была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в
виду все приятные стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
В этой комнате
было так же холодно, как и в гостиной, и в зале, но все-таки здесь
было много уютнее и на
вид даже как-то теплее.
Здесь менее
был нарушен живой
вид покоя: по стенам со всех сторон стояли довольно старые, но весьма мягкие турецкие диваны, обтянутые шерстяной полосатой материей; старинный резной шкаф с большою гипсовою лошадью наверху и массивный письменный стол с резными башенками.
Из окна, у которого Женни приютилась с своим рабочим столиком,
был если не очень хороший, то очень просторный русский
вид. Городок
был раскинут по правому, высокому берегу довольно большой, но вовсе не судоходной реки Саванки, значащейся под другим названием в числе замечательнейших притоков Оки. Лучшая улица в городе
была Московская, по которой проходило курское шоссе, а потом Рядская, на которой
были десятка два лавок, два трактирных заведения и цирюльня с надписью, буквально гласившею...
— У нас теперь, — хвастался мещанин заезжему человеку, —
есть купец Никон Родионович, Масленников прозывается, вот так человек! Что ты хочешь, сейчас он с тобою может сделать; хочешь, в острог тебя посадить — посадит; хочешь, плетюганами отшлепать или так в полицы розгам отодрать, — тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему повелит или записочку напишет, а ты ее, эту записочку, только представишь, — сичас тебя в самом лучшем
виде отделают. Вот какого себе человека имеем!
Саренке
было на
вид за пятьдесят лет; он
был какая-то глыба грязного снега, в которой ничего нельзя
было разобрать.
Ни на висках, ни на темени у Саренки не
было ни одной волосинки, и только из-под воротника по затылку откуда-то выползала довольно черная косица, которую педагог расстилал по всей голове и в
виде лаврового венка соединял ее концы над низеньким лбом.
«Даже излишняя ревность к делу
будет преступлением, ибо кто осмелится самовольно вступаться в общее дело, тот грабит общее достояние», — решает ночное рютлийское собрание, расходясь в
виду зари, заигравшей на девственном снегу окружных гор…
Везде
было очень пусто, даже почти совсем пусто, и только поразительнейший беспорядок последнего покоя придавал ему несколько жилой
вид.
Капитан
был человек крупный, телесный, нрава на
вид мягкого, веселого и тоже на
вид откровенного. Голос имел громкий, бакенбарды густейшие, нос толстый, глазки слащавые и что в его местности называется «очи пивные». Усы, закрывавшие его длинную верхнюю губу, не позволяли видеть самую характерную черту его весьма незлого, но до крайности ненадежного лица. Лет ему
было под сорок.
Студент Слободзиньский
был на
вид весьма кроткий юноша — высокий, довольно стройный, с несколько ксендзовским, острым носом, серыми умными глазами и очень сдержанными манерами. Ему
было двадцать два, много двадцать три года.
Он имел на
вид лет за пятьдесят, но на голове у него
была густая шапка седых, буйно разметанных волос.
— Ничего, значит, народ не думает, — ответил Белоярцев, который незадолго перед этим вошел с Завулоновым и сел в гостиной, потому что в зале человек начал приготовлять закуску. — Думает теперича он, как ему что ни в самом что ни
есть наилучшем
виде соседа поприжать.
Он
был необыкновенно интересен: его длинная черная фигура с широко раздувающимися длинными полами тонкого матерчатого сюртука придавала ему
вид какого-то мрачного духа, а мрачная печать, лежавшая на его белом лбу, и неслышные шаги по мягкому ковру еще более увеличивали это сходство.
Офицер
был с
виду очень невзрачный, желтенький и плюгавенький, с бурым войлоком вместо волос на голове.
Его солдатское лицо хранило выражение завистливое, искательное, злое и, так сказать, человеконенавистное; но он мог
быть человеком способным всегда «стать на точку
вида» и спрятать в карман доверчивого ближнего.
— Марья Маревна, Киперская королевна-то? — спросил Белоярцев и сейчас же добавил: — недурна, должно
быть, в натуральном
виде.
— Конвент в малом
виде, — опять проговорила маркиза, кивнув с улыбкой на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя на Арапова, — какие глаза-то, глаза — страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно сказала: —
Будет им,
будет, как эти до них доберутся да начнут их трепать.
Родился он в Бердичеве; до двух лет
пил козье молоко и
ел селедочную утробку, которая валялась по грязному полу; трех лет стоял, выпялив пузо, на пороге отцовской закуты; с четырех до восьми, в ермолке и широком отцовском ляпсардаке, обучался бердичевским специальностям: воровству-краже и воровству-мошенничеству, а девяти сдан в рекруты под
видом двенадцатилетнего на основании присяжного свидетельства двенадцати добросовестных евреев, утверждавших за полкарбованца, что мальчику уже сполна минуло двенадцать лет и он может поступить в рекруты за свое чадолюбивое общество.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в
виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может
быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают свободы.
По вечерам в калитку дома входили три личности. Первая из этих личностей
был высокий рыжий атлет в полушубке, человек свирепого и решительного
вида; вторая, его товарищ,
был прекоренастый черный мужик с волосами, нависшими на лоб. Он
был слеп, угрюм и молчалив.
Лизе от этого визита не
было ни жарко, ни холодно, но он ей
был почему-то неприятен. К тому же ветреная маркиза во время полуторачасового пребывания у Бахаревых, как нарочно, не удостоивала Лизу никакого внимания и исключительно занималась с Богатыревой, которая ей очень понравилась своим светским
видом и положением.
Ольга Александровна не ссорилась и старалась
быть всем довольною. Только квартира ей не совсем нравилась: сыровата оказалась, да Ольге Александровне хотелось иметь при жилье разные хозяйственные удобства, которых Розанов не имел в
виду при спешном найме. Еще Ольге Александровне очень не понравилась купленная мужем тяжелая мебель из красного дерева, но она и в этом случае ограничилась только тем, что почасту называла эту мебель то дровами, то убоищем.
Розанов хотел
было поудержать жену от этого перехода, но квартира действительно
была и лучше и дешевле. Ольга Александровна с
видом крайней покорности сообщила маркизе, что муж ее не хочет брать этой квартиры, пошли толки, и Розанов уступил.
Работа эта
была меледа, игра, не стуящая свеч; но Полинька все-таки работала и жила нуждно и одиноко, не имея в
виду ничего лучшего.
Этот человек по
виду не
был так сердит, как его товарищи, и я подошел к нему.
— А-а! Поняли типерь. Наш брат,
будь я белодеревной,
будь я краснодеревной, все я должен работу в своем
виде сделать, а гробовщик мастер тленный. Верно я говорю или нет?
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица
была неопрятна, и
вид ее не способен
был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны
были в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека
видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из
виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились
быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
Решившись писать к вам, я вовсе не имею в
виду оправдываться в ваших глазах в чем бы то ни
было.
— Нет, не все равно. К Евгении Петровне дня через два
будет можно; к Полине Петровне тоже можно, а сюда, в свою залу, положительно нельзя, и нельзя ни под каким
видом.
— Нет-с,
есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презреньем даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный человек, а может держать себя на точке
вида.