Неточные совпадения
Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, влача за два деревянные кляча изорванный бредень, где видны
были два запутавшиеся рака и блестела попавшаяся плотва; бабы, казалось,
были между собою в ссоре и за что-то перебранивались.
— Умница, душенька! — сказал на это Чичиков. — Скажите, однако ж… — продолжал он, обратившись тут же с некоторым
видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке
будут большие способности.
Уже встали из-за стола. Манилов
был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным
видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
Он
был в разных
видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан
был просто кучею на столе.
— О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то
есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не
будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, [Негоция — коммерческая сделка.] — так не
будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим
видам России?
Но Чичиков сказал просто, что подобное предприятие, или негоция, никак не
будет несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим
видам России, а чрез минуту потом прибавил, что казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо
было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный
вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там
пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
Этот чубарый конь
был сильно лукав и показывал только для
вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что
был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их
было заметно получаемое ими от того удовольствие.
Бонапарт ты проклятый!» Потом прикрикнул на всех: «Эй вы, любезные!» — и стегнул по всем по трем уже не в
виде наказания, но чтобы показать, что
был ими доволен.
Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната
была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в
виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены
были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате… невмочь
было ничего более заметить.
Подошедши к окну, он начал рассматривать бывшие перед ним
виды: окно глядело едва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь
был наполнен птицами и всякой домашней тварью.
Он заглянул в щелочку двери, из которой она
было высунула голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым
видом.
Хомут на одной из них, надевавшийся дотоле почти всегда в разодранном
виде, так что из-под кожи выглядывала пакля,
был искусно зашит.
— Вы
были замешаны в историю, по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном
виде.
Везде поперек каким бы ни
было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят, зевая, с открытыми ртами, не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропал из
виду дивный экипаж.
Впрочем, можно догадываться, что оно выражено
было очень метко, потому что Чичиков, хотя мужик давно уже пропал из
виду и много уехали вперед, однако ж все еще усмехался, сидя в бричке.
Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревенских строениях: бревно на избах
было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в
виде ребр.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель,
было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из
вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно
было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно
было притронуться: они обращались в пыль.
Уже несколько минут стоял Плюшкин, не говоря ни слова, а Чичиков все еще не мог начать разговора, развлеченный как
видом самого хозяина, так и всего того, что
было в его комнате.
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под
видом того чтобы попробовать, хорошо ли
едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
Все сии подробности придавали какой-то особенный
вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера
были живы.
Если же между ими и происходило какое-нибудь то, что называют другое-третье, то оно происходило втайне, так что не
было подаваемо никакого
вида, что происходило; сохранялось все достоинство, и самый муж так
был приготовлен, что если и видел другое-третье или слышал о нем, то отвечал коротко и благоразумно пословицею: «Кому какое дело, что кума с кумом сидела».
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в
виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна
была даже надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много себе в голову.
Главная досада
была не на бал, а на то, что случилось ему оборваться, что он вдруг показался пред всеми бог знает в каком
виде, что сыграл какую-то странную, двусмысленную роль.
Арбуз
был наполнен ситцевыми подушками в
виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, [Кокурка — булка с начинкой.] скородумками и кренделями из заварного теста.
Полились целые потоки расспросов, допросов, выговоров, угроз, упреков, увещаний, так что девушка бросилась в слезы, рыдала и не могла понять ни одного слова; швейцару дан
был строжайший приказ не принимать ни в какое время и ни под каким
видом Чичикова.
Вид был очень недурен, но
вид сверху вниз, с надстройки дома на равнины и отдаленья,
был еще лучше.
Малоспособных выпускал он на службу из первого курса, утверждая, что их не нужно много мучить: довольно с них, если приучились
быть терпеливыми, работящими исполнителями, не приобретая заносчивости и всяких
видов вдаль.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в
виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я
был доселе?
Все начало размещаться в осветившихся комнатах, и скоро все приняло такой
вид: комната, определенная
быть спальней, вместила в себе вещи, необходимые для ночного туалета; комната, определенная
быть кабинетом…
Чичиков, со своей стороны,
был очень рад, что поселился на время у такого мирного и смирного хозяина. Цыганская жизнь ему надоела. Приотдохнуть, хотя на месяц, в прекрасной деревне, в
виду полей и начинавшейся весны, полезно
было даже и в геморроидальном отношении. Трудно
было найти лучший уголок для отдохновения. Весна убрала его красотой несказанной. Что яркости в зелени! Что свежести в воздухе! Что птичьего крику в садах! Рай, радость и ликованье всего! Деревня звучала и
пела, как будто новорожденная.
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с душами живыми, отбывших и умерших… Так, если, например, ваше превосходительство передадите мне их в таком
виде, как бы они
были живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись, а наследство бы мне отдал.
Окончивши рассматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже
было и другую в том же роде, как вдруг появился полковник Кошкарев, с сияющим
видом и бумагою.
Юрисконсульт поразил холодностью своего
вида, замасленностью своего халата, представлявшего совершенную противуположность хорошим мебелям красного дерева, золотым часам под стеклянным колпаком, люстре, сквозившей сквозь кисейный чехол, ее сохранявший, и вообще всему, что
было вокруг и носило на себе яркую печать блистательного европейского просвещения.
Многие из них уже
были ему знакомы; другие
были хоть приезжие, но, очарованные ловким
видом умеющего держать себя господина, приветствовали его, как знакомые.
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе, запечатал и повелел самому солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в
виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и все теплое, что нужно
было для покрытия бренного его тела.