Неточные совпадения
А около тарантаса
уж ворочается какое-то существо, при этом что-то бурчит себе под нос и о чем-то вздыхает.
Существо это кряхтит потому, что оно
уже старо и что оно не в силах нынче приподнять на дугу укладистый казанский тарантас с тою же молодецкою удалью, с которою оно поднимало его двадцать лет назад, увозя с своим барином соседнюю барышню.
— Буди барышень-то. Я
уж подмазал, закладать стану.
Другую нашу героиню мы
уже видели на крылечке.
Няне, Марине Абрамовне, пятьдесят лет. Она московская солдатка, давно близкая слуга семьи Бахаревых, с которою не разлучается
уже более двадцати лет. О ней говорят, что она с душком, но женщина умная и честная.
Теперь тарантас наш путешествует от Москвы
уже шестой день, и ему остается проехать еще верст около ста до уездного города, в котором растут родные липы наших барышень. Но на дороге у них
уже близехонько есть перепутье.
— Город! Женни, город, приехали, — щебетала Лизавета Егоровна, толкая
уже проснувшуюся Гловацкую.
— Ну, ты
уж хоть у тетеньки-то этого своего черного-то не поминай! Приучили тебя экую гадость вспоминать!
— А тетенька-то как обрадовались: на крыльцо
уж вышли встречать, ожидают вас. У нас завтра престол, владыко будут сами служить; закуска будет, и мирские из города будут, — трещала девушка скороговоркою.
С летами все это обошлось; старики, примирившись с молодой монахиней, примерли; брат, над которым она имела сильный умственный перевес, возвратясь из своих походов, очень подружился с нею; и вот сестра Агния
уже осьмой год сменила умершую игуменью Серафиму и блюдет суровый устав приюта не умевших найти в жизни ничего, кроме горя и страдания.
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе
уж пожилые женщины. На верху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
— С год
уж ее не видала. Не любит ко мне, старухе, учащать, скучает. Впрочем, должно быть, все с гусарами в амазонке ездит. Болтается девочка, не читает ничего, ничего не любит.
— Исправиться? — переспросила игуменья и, взглянув на Лизу, добавила: — ну, исправляются-то или меняются к лучшему только богатые, прямые, искренние натуры, а кто весь век лгал и себе, и людям и не исправлялся в молодости, тому
уж на старости лет не исправиться.
— Будто
уж все такие лживые, тетя, — смеясь, проговорила Лиза.
— Да ее покойница-мать. Что это за ангел во плоти был! Вот
уж именно хорошее-то и Богу нужно.
— И не так
уж очень трудно. Брыкаться не надо. Брыканьем ничему не поможешь, только ноги себе же отобьешь.
Я тоже ведь говорю с людьми-то, и вряд ли так
уж очень отстала, что и судить не имею права.
— Стало быть, они совсем
уж не того стоят, чего мы?
— Нет, у нее есть своя полкелья, а только когда в церковь или когда у тетеньки гости бывают, так
уж сестра Феоктиста при них.
— Вот вы
уже пришли, а мы еще не готовы совсем, — извините нас, пожалуйста.
— Душно точно, голова так и кружится, да это ничего, Господь подкрепляет, я привыкла
уж, — говорила Феоктиста, продолжая прерванный разговор о церковной духоте.
Ну я
уж была на возрасте, шестнадцатый годок мне шел; матери не было, братец в лакейской должности где-то в Петербурге, у важного лица, говорят, служит, только отцу они не помогали.
Ну, а тут, так через улицу от нас, купцы жили, — тоже недавно они в силу пошли, из мещан, а только
уж богатые были; всем торговали: солью, хлебом, железом, всяким, всяким товаром.
Уж не знаю, как там покойничек Естифей-то Ефимыч все это с маменькой своей уладил, только так о спажинках прислали к тятеньке сватов.
— Известно как замужем. Сама хорошо себя ведешь, так и тебе хорошо. Я ж мужа почитала, и он меня жалел. Только свекровь очень
уж строгая была. Страсть какие они были суровые.
— Ну, так вот я вам
уж доскажу.
Грех это так есть-то, Богу помолимшись, ну, а я
уж никак стерпеть не могла.
Смотрю, точно
уж, говорит: «Только как, говорит, пронести?
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он глядел, глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего
уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
Ничего тут
уж я и не помню.
А
уж свекровь, бывало, как начнет: силы небесные, что только она говорила!
И не знаю я, как
уж это все я только пережила!
А тут
уж без покойника я родила девочку — хорошенькая такая была, да через две недели померла.
Как я ни старалась маменьке угождать, все
уж не могла ей угодить: противна я ей
уж очень стала.
— Не знаю
уж, как и сказать, кого больше жаль!
— Его
уж давно пора со двора долой. А гусар не был? — совсем понизив голос, спросила игуменья.
— Ну,
уж половину соврала. Я с ней говорила и из глаз ее вижу, что она ничего не знает и в помышлении не имеет.
— Нет, другого прочего до сих пор точно, что
уж не замечала, так не замечала, и греха брать на себя не хочу.
Он
уже совсем сед, гладко выбрит и коротко стрижется.
Рядом с матерью сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа с бледно-сахарным лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина в очень
узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная девушка в очень широком платье, и, наконец, Соня Бахарева.
Все это общество, сидя против меревского моста, ожидало наших героинь, и некоторые из его членов
уже начинали терять терпение.
— Вовсе этого не может быть, — возразил Бахарев. — Сестра пишет, что оне выедут тотчас после обеда; значит,
уж если считать самое позднее, так это будет часа в четыре, в пять. Тут около пятидесяти верст; ну, пять часов проедут и будут.
— Я
уж к этому давно привыкла.
— Какой ты странный, Егор Николаевич, — томно вмешалась Ольга Сергеевна. —
Уж, верно, женщина имеет причины так говорить, когда говорит.
— А ваши еще страннее и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня, в уши-то, что она несчастная, ну и в самом деле увидите несчастную. Москва ведь от грошовой свечи сгорела. Вы вот сегодня все выболтали
уж, так и беретесь снова за старую песню.
— А! за овинами… боже мой!.. Смотри, Нарцис… ах боже… — и старик побежал рысью по мосту вдогонку за Гловацким, который
уже шагал на той стороне реки, наискось по направлению к довольно крутому спиралеобразному спуску.
Кандидата
уже не было с ними. Увидев бегущих стариков, он сам не выдержал и, не размышляя долго, во все лопатки ударился навстречу едущим.
Зато Помада,
уже преодолев самую большую крутизну горы, настоящим орловским рысаком несся по более отлогой косине верхней части спуска.
«Что ж, — размышлял сам с собою Помада. — Стоит ведь вытерпеть только. Ведь не может же быть, чтоб на мою долю таки-так
уж никакой радости, никакого счастья. Отчего?.. Жизнь, люди, встречи, ведь разные встречи бывают!.. Случай какой-нибудь неожиданный… ведь бывают же всякие случаи…»